«Мы открыто заявляем, что в эти ответственные дни русской революции Фронтовой комитет предал Минский Совет и военно-революционный комитет, он предал фронт, он предал Советы, предал революцию. Он временно спас контрреволюционное гнездо фронта — штаб, спас агентов Керенского, его комиссаров. Такой Фронтовой комитет не может считаться представителем солдат фронта. Это представительство ложно-искаженное... Мы, члены Фронтового комитета в количестве 10 человек, составляющие часть комитета, одну из его фракций — большевистскую, обязанные быть и бороться вместе с революционными солдатами и, не желая обманывать их, оставаясь в рядах такого нереволюционного органа, как Фронтовой комитет, через его голову обращаемся к фронту с призывом — теснее сомкнуть свои ряды, дружнее закончить свое дело, и революционные волны фронта докатятся до мертвых берегов гнилого Фронтового комитета.
Долой Фронтовой комитет, да здравствует революционный Фронтовой комитет!»
Если вчера ультиматум съезда Гренадерского корпуса убил наповал «комитет спасения революции», то это заявление большевистской фракции — Мясникова, Фомина, Щукина, Кривошеина, Могилевского и других, — в свою очередь, было равносильно смертному приговору Фронтовому комитету. Да, на первый взгляд это была странная картина: из важнейшего органа, созданного после Февральской революции, имеющего в своем составе несколько десятков человек, уходила, в сущности, небольшая группа, еще вчера бессильная как-нибудь повлиять на решения комитета. А сегодня с их уходом остальные превращались в ничтожную и слабую кучку. Ибо оказалось, что именно они, эти десятеро, и стали вершителями судеб фронта и края.
Все понимали или хотя бы чувствовали это. И во многих концах города тихо и незаметно происходили изменения, которые в иных условиях должны были произойти при звоне мечей и грохоте пушек.
Избавившись от своих «дипломатических» обязанностей, Ян Перно вдруг оказался не у дел. Хорошо было Ивану Алибегову, — тот сразу вернулся к себе в городской комитет и с головой ушел в дела, которых за дни его отсутствия накопилось предостаточно. А в оружейных мастерских все еще стояла охрана из казаков, и поэтому Перно считал, что ему там пока делать нечего.
Проснувшись утром 2 ноября, он решил пойти в военревком и попросить приставить его к какому-нибудь делу. Но не успел он подойти к подъезду Совета, как его окликнул чей-то голос:
— Эй, сября!.. Товарищ Перно!
Он обернулся и увидел Курятникова, командира роты, с которым он уходил из мастерских.
— А, брат, здравствуй, жив-здоров?