Говоря это, Мясников, конечно, и думать не мог, что года через три — три с половиной именно ему, Александру Мясникяну, выпадет тяжелая, но великая миссия — поехать в Эривань, чтобы, возглавив первое советское правительство Армении, начать возрождение государственности своего народа, его экономики и культуры.
Изабелла Богдановна поспешно простилась и ушла.
— Это кто, Александр Федорович, — родственница? — осторожно спросил Ландер, когда Евгеньева вышла.
Мясников взглянул на него и, по тону вопроса уловив, что он предполагает, ответил с улыбкой:
— Нет, Карл Иванович, это не родственница, но и не любовь. Я познакомился с этой женщиной и ее мужем-летчиком полгода назад в поезде.
— Ого, можно подумать, что ты оправдываешься, Алеша... — засмеялся Ландер. — Да хоть бы и была любовь — что тут такого? Ведь ты не женат и, надеюсь, не из тех, кто считает, будто революционеру не пристало тратить время на такую чепуху, как любовь?
— Сейчас — не из тех, — улыбнулся Мясников. — Но должен признаться, что лет десять тому назад я придерживался именно такого взгляда.
— Да ну? — воскликнул Ландер. — Вот не подумал бы.
— Да, брат, я тогда был жутким максималистом, эдаким ибсеновским Брандом, полагавшим, что революционер должен отдать своему делу все силы, все помыслы и даже чувства. Из-за этого я чуть было не потерял дружбу одного из лучших армянских поэтов...
В кабинет один за другим входили Кнорин, Алибегов, Фомин, Щукин и другие. Мясников, увлеченный воспоминаниями, продолжал рассказывать Ландеру:
— Мы учились в Московском университете. В Москве в это время собралась группа талантливых литераторов: уже знаменитый Аветик Исаакян и рядом с ним начинающий, но блистательный поэт Ваан Терян, критики Погос Макинцян и Цолак Ханзадян... Да разве всех перечислишь... Мы все тогда уже прошли через этап увлечения Белинским, Писаревым и Чернышевским и открыли для себя Маркса. Понимали его еще не совсем глубоко, но чувствовали, что его учение — высшее достижение в области общественных наук. И вот тут-то между мной и поэтом Теряном завязался горячий и длительный спор насчет... любви и ее места в жизни революционера. Но чтобы понять, какого накала достиг этот спор, вы должны знать, что это за человек. Худой, нервный, мечтательный идеалист... Весь — чувства, лирик от головы до пят, трепетный и тонкий. Послушайте-ка хотя бы вот эти его стихи в переводе Валерия Брюсова:
Скользящей стопой, словно нежным крылом шелестя темноты,
Прошла чья-то тень, облелеев во мгле трав белеющий цвет;
Вечерней порой, — легковеющий вздох, что ласкает кусты, —