Взгляды Евгеньева мало изменились и после того, как он летом этого года очутился на фронте. Он тогда все еще был убежден, что, поскольку войну против его родины начал заклятый враг Вильгельм, русская армия должна с воодушевлением воевать до полной победы над ним. И был не только огорчен, но и возмущен, что даже теперь, после свержения царя, солдаты не желали воевать.
Впрочем, справедливости ради надо сказать, что, оказавшись на фронте, Евгеньев не мог не заметить такое, о чем раньше он и понятия не имел. Как раз в середине лета в армии был получен приказ тогдашнего главнокомандующего Западным фронтом генерала Деникина о том, чтобы на летний период солдатам «в качестве пособия к кожаной обуви и в предупреждение потертости ног» выдавали... лыковые лапти. Этот приказ вызвал шумные споры даже среди офицеров штаба армии. Один из них, штабс-капитан Егоров, скривив насмешливую мину, процедил:
— «В предупреждение потертости ног»... Ну, господа, если уж докатились до лаптей, выходит, что эти большевики правы: надо кончать войну!
Но на него сразу набросились: «А что тут такого? Подумаешь, какая невидаль для наших иванов — лапти... Да половина их всю жизнь в лаптях ходит, — потопают и здесь».
Сам Евгеньев, не участвуя в этом споре, внутренне был согласен, что неуклюжее объяснение главкома смехотворно. Просто опять какие-то тыловые чины вовремя не заготовили кожаную обувь для армии. А он уже слышал, что именно из-за отсутствия хорошей обуви солдаты здесь, на Западном фронте, где окопы и блиндажи вырыты в сплошных болотах, жили в постоянной сырости и грязи. Слышал он и о том, что кормят солдат из рук вон плохо: хлеб выпекается с какими-то подозрительными примесями, на обед выдается чечевичная или крупяная бурда с гнилым мясом, а то и совсем без мяса. И от всего этого даже в периоды затишья, когда нет боев, много солдат выходит из строя от простудных и желудочных заболеваний. Об этом он особенно много узнал после того, как его жена прибыла на фронт и начала работать в санитарном поезде, вывозящем раненых и больных из полосы армии в тыл. И Евгеньев понимал, что при таком положении дел у солдат неизбежно будет возникать справедливое недовольство нерадивыми и нераспорядительными командирами. Но разве даже этих причин достаточно, чтобы не хотеть защищать отечество, целые дни митинговать и дойти до таких неслыханных в армии эксцессов, как насильственное отстранение солдатами командиров...
Беда Евгеньева была еще и в том, что он, попав на фронт, по роду службы и другим обстоятельствам оказался не в гуще солдатских масс, не в окопах переднего края, а снова вблизи штаба армии, среди обозленных или таких же растерянных, как он, офицеров. На митинги Евгеньев принципиально не ходил, большевистских газет не читал, а о многих событиях в частях армии и фронта узнавал из рассказов штабников, не подозревая, что эти рассказы порой чудовищно искажают правду. Поэтому когда ему сообщали, что в одном из полков 3-го Сибирского корпуса полковой комитет выгнал командира полка, честного офицера, и вместо него избрал какого-то проходимца и карьериста или что 18-й гренадерский Карсский полк под влиянием кучки большевиков-бузотеров уже не выполняет приказа самого верховного главнокомандующего и правительства, то Евгеньев приходил к выводу: да, развал армии дошел до крайней степени и главными виновниками этого являются большевики.