Зигой рывком встал на ноги, достал кинжал и всмотрелся в темноту. Метрах в двадцати он услышал ещё один вопль, треск веток и падение — зверь попал в одну из вырытых им ям. Зигой бросился туда, но увидел лишь пустые колья. Вдалеке он услышал пару клацаний и рывков веревки. Сработали ловушки. Снова вопли и тишина.
— Цел, Зигой? — окликнули его из укрытия.
— Вроде да, — Зигой ощупал себя, кольчуга была на месте и сухая. — Вы чего эт, соколы, не попали что ли?
— Да как не попали? — ответили ему. — Все разы попали. Шкура видать толстая, да я обсидианом вроде бил… Ушло оно. Не слышу больше.
Зигой прислушался и распрямился. Вдалеке послышалось испуганное ржание лошадей.
— Прав был, Хэргэк, уходить надо было, — запричитал Чачак. — Кахой это, злой человек, не убьём мы его. До лошадей добрался!
— К обозу все! — скомандовал Зигой и дрожащей рукой растянул усы.
* * *
Утреннее небо заволокло дымкой и тучами. Зигой отодвинул щит, выпрыгнул из обоза и поискал глазами солнце на светлеющем небе. Его нигде не было.
Со всех сторон их обступил плотный и непроглядный туман. Лошадей они так и не нашли. Зверь оборвал поводья и распугал их.
Зигой задумчиво протёр ус и одёрнул руку — её коснулось что-то холодное. Не веря своим глазам, Зигой уставился на большую неровную снежинку, спикировавшую с его руки на землю.
— Что это, Зигой?! — прошептал Чачак, тоже вылезший из их убежища. — Нельзя сейчас снегу идти! Рано же ещё.
Зигой увидел, что из его рта идёт пар. Но задышалось тяжёло, словно жгли дым-траву. Туман вокруг них стал серым и совсем непроглядным. Крупные хлопья падали на землю и засыпали тропинки.
— Кайдака нет! — закричал Чачак. — Он рядом лежал, за мной с обоза спустился. А теперь нет его! Кайда-а-ак! Где ты? Кайда-а-ак! Что делать-то теперь, Зигой? Обоз бросать надо! Пешкой уйдём.
— Не уйдем. Теперь он на нас будет охотиться. Дрова собери. И сам соберись. Костёр надо жечь. Огня надо. Огня все боятся.
Зильду трясло.
Ей уже давно не было холодно, только пальцы на руках стали дубовыми и непослушными. Их больше не кололи иглами, они не тряслись, пульсации боли в них почти утихли и лишь иногда доносились по телу едва слышимым эхом. Её ноги привыкли к плотному, словно мелкий песок, снегу и скользким пятнам обледенелой земли. Кожу больше не жгло огнём, её уши и нос стали словно чужими, но холода больше не чувствовали.
Ей уже не было страшно. За эти день и ночь страха было столько, что он в какой-то момент вывалился из неё, словно грош из дырявого кошелька.
Зильду трясло от усталости, слишком много она отдала сил. Но она продолжала идти.