— Я понимаю, — серьезно сказал Макаров.
Они сидели в номере гостиницы, из которого была видна улица с деревьями, вяло вытягивающими корявые ветви из казахской земли. Еще в окно было видно чистое и густое синее небо, в синеве прерывисто белели полоски перистых облаков.
До старта оставалось тридцать два часа.
— Такое чувство, что жизнь разделилась на «до» и «после», — сказал Гагарин. — На поверхность вылезла человеческая дрянь, но нельзя же позволить, чтобы она и в самом деле правила миром.
— Людям надоела прежняя жизнь, а какой должна быть новая, они просто не знали. Представляли ее как-то заоблачно. Я где-то читал, что любую революцию делают романтики и идеалисты, но плодами победы пользуются негодяи и прагматики. Наверное, это неизбежный этап, он обязательно пройдет, надо только подождать.
— Володя, — сказал Гагарин. — В том-то и дело, что ждать некогда. У человека только одна жизнь, другой не будет. И эту жизнь хочется прожить по-человечески. И дело совсем не двухстах сортах колбасы и нежном пипифаксе в туалетной комнате, дело совсем в ином — трудно уважать себя, зная, что тобой командует жулик и негодяй.
— Бунт — тоже не выход, — качнул головой Макаров.
— А это не бунт, — мальчишески засмеялся Гагарин. — Это попытка остаться свободным и честный. Хорошую пилюлю мы им приготовили, а? И им придется ее проглотить.
— После этого попрут меня из отряда, — уныло сказал Макаров.
— А ты вспомни всех тех, кто так и не полетел, — посоветовал собеседник. — Им было горше, у тебя за спиной три полета, ты летишь четвертый раз. А Карташова списали по здоровью, хотя многие тогда говорили, что врачи просто перестраховались. А Филатьев и Аникеев вообще ответили за чужую вину. По совести говоря, их тогда Гриша подставил, самолюбием поступиться не захотел. А в результате ответили все трое. А Марс Рафиков? Думаешь, он не хотел летать?
— Умеете вы утешить, Юрий Алексеевич, — сказал Макаров. — Я понимаю, вы — это вы. Но все-таки это всмотрится мальчишеством. Кому вы собрались доказывать? Им?
— Себе, — без улыбки сказал Гагарин.
— Даже зная, что возвратиться не придется, а спасательная операция государству просто не по карману? Да и уверенности нет, что им захочется кого-то спасать.
— А вот это уже не главное, — Гагарин встал и, явно скрывая волнение, отошел к окну. — Главное, что этого им не удастся скрыть от людей. Не станут же они хоронить меня в какой-нибудь авиакатастрофе!