— Чует кошка, чье мясо сожрала! — злорадно сказала муза. — Я тебе говорила, Лютик, будь осторожнее. Это ведь стукач местный, его здесь все знают, ходит, козел, по столикам, вынюхивает! Меня о нем не один раз предупреждали! Будет еще в душу лезть, гони его, Лютик, в шею!
— Это правда, что из-за его ревности трое погибло? — спросил Лютиков, глядя, как грешник лавирует между столов.
— Четверо, — поправила муза. — Бесы рассказывали, что на следующий после случившегося день его родную матушку инсульт разбил! Охота тебе на эту гниду время тратить? Пойдем, я тебя с местными познакомлю, сам увидишь, какие это интересные бесы, с ними на любую тему потолковать можно. Прикинь, Лютик, Евангелие наизусть шпарят!
— Евангелие-то им зачем? — удивился поэт.
— Считают, чтобы с врагом бороться, надо знать его хорошо.
Правильно говорят, что первое впечатление бывает обманчивым. Это из-за музы Нинель бес показался наглым и бесцеремонным, а оказался на самом деле приятным и обходительным, куда до него дипломатам и свидетелям Иеговы! Вскочил из-за столика, потряс руку Владимира Алексеевича, блеснул глазом.
— Читал. Наслышан. Очень неплохо.
Лютиков почувствовал, что польщен. Надо же, бесы его читают! И не просто читают, что-то интересное для себя находят.
Это только в священных книгах бесы были мелки и глуповаты. В собеседнике Лютикова чувствовалась начитанность и выучка, сразу было видно, что в изучении наук бес времени не терял, да и саму возможность учиться почитал за нечаянный дар и великое благо.
— Не знаю, как к вашему комплименту и относиться, — с легкой улыбкой сказал Лютиков. — Мы же с вами — идеологические противники, уважаемый? Но муза нас не познакомила…
— Да я вас заочно знаю, — сказал бес. — А мое имя… Ну что оно вам, зовите меня Кердьегором[24], если вам обязательно хочется меня персонифицировать.
— И в качестве кого вы тут… — Лютиков выразительно повел рукой, — подвизаетесь?
Бес ухмыльнулся.
— Я здесь не подвизаюсь, — сказал он. — Кем я могу быть в родном доме, Владимир Алексеевич? А пока я вольный студент и с профессией будущей еще не определился. Как подумаешь, сколько в мире занятного и удивительного, глаза разбегаются. Но я не тороплюсь, в отличие от ваших возможностей, мои значительно шире. Это ведь неудивительно — Вечность впереди!
— Личное бессмертие? — уточнил поэт.
Кердьегор замялся, почесывая подбородок, на котором аккуратным клинышком темнела небольшая бородка.
— Все немного сложнее, Владимир Алексеевич, — сказал он. — Однако не буду засорять ненужными деталями ваше поэтическое восприятие окружающего. Вы, наверное, Данте себя ощущаете, а музе место Вергилия определили? Правда, земная жизнь вами пройдена не до половины, а до самого конца, да и обстановочка ничем не напоминает тот страшный лес, о котором рассказывал сказочки Данте. Верно, Владимир Алексеевич?