Но ситуация еще неприятнее. Если б не легкомысленный выстрел Каховского, который попал в роковую мишень, вполне возможно, не было бы и всей фатальной развязки — казни пяти заговорщиков. Снизошел бы, наверное, новоявленный император до помилования. Он, конечно, и невеликой души человек был и самодуристый, но не полный монстр — так точно. Хотя в декабрьском деле были и другие лица, пострадавшие физически, однако убийство генерал-губернатора Санкт-Петербурга графа Милорадовича нельзя было оставить без высочайшего внимания. Наказывать казнью одного неблестящего Каховского, лицо не первого ряда бунтовщиков, было странновато. Для него, возможно, и учредили специальную группу виновников, собрав ее из разных мест и союзов, расширив ряд до пяти известных фамилий.
Вот в 1855 году Герцен и предъявил империи этот ряд. Ряд людей, не побоявшихся выразить недоумение власти. Впрочем, поймем это, они, не побоявшиеся, и не полагали в свое время особо опасаться, потому как все вместе с императором были дворяне и находились во взаимном уважении. А он был только первым среди равных.
Не покидает тем временем ощущение — кабы те дворяне знали, чем закончится любимая ими Россия в начале XX века, никуда бы они и шагу не ступили, если только в трактир напиться. С последующим самострелом. Декабристы, законсервировавшись в своих идеалистических затеях, еще при жизни перестали понимать быстро обновляющееся общественное сознание. Не понимали не только выйдя из Сибири в 1856 году по помилованию Александра Второго, а уже даже и в конце 30-х, когда некоторые были выпущены рядовыми на Кавказ. Известны их идейные сшибки с юным Лермонтовым. Впрочем, Лермонтов был весьма своеобычным человеком.
Герцен за границей, как и они, был так же далек от народа, да и в размолвке с идейной оппозицией своего отечества — и той, что в границах государства российского, и той, что за обширными пределами. Не факт, что и он, полагая известную нам финальную развязку, был бы столь нетерпим и категоричен.
Взять и умереть от любви. Что-то давно не слышно было таких жизнеутверждающих историй. А вот в позапрошлом веке случалось. И какая ж должна была быть эта страсть? Когда кровь бешено пускается по организму безрассудным и восторженным путем. Тут прямым кровопусканием, конечно, дела не решить.
Но вот история. Жил в Москве молодой человек… В середине 20-х годов XIX века. Это важно. И Москва, и время.
Итак, он.
Несносная красота Дмитрия Веневитинова потрясала и даже шокировала, она была просто возмутительной. Никто в двух столицах не смел стать рядом с ним. И только его самого это внешнее положение, похоже, совершенно не занимало. Эстет, умница. Поэт, публицист, критик. К тому же он родитель известного философического кружка любомудров. В общем, получается еще и патриот, потому что особо русский язык почитает и вообще русский склад сознания. Правда, на фоне немецкой философии. И всем этим он развлекается со своими друзьями — молодыми и прекрасными — князем Владимиром Одоевским, Иваном Киреевским, Александром Кошелёвым, Алексеем Хомяковым, Степаном Шевырёвым, Михаилом Погодиным. Известные нынче фигуры.