Среди мертвых и Гришка Савченко, любовник Гапы Гужвы, — полное имя: Савченко Григорий Павлович, единоличник, скончавшийся в возрасте 29 лет. Значит, на момент действия рассказа, весной 1930-го, ему было всего двадцать шесть…
И еще Ивга Романовна Мовчан, 50-летняя умершая куркулька>{305}.
Единоличник, куркулька… — при советской власти и перед смертью равенства не было. Но данное указание заслуживает особого внимания, поскольку у Бабеля Ивга Мовчан упомянута один-единственный раз: Колывушка «подошел к столу, за которым сидел президиум — батрачка Ивга Мовчан, голова Евдоким и безмолвный Адриян Моринец»…
Как куркулька обернулась батрачкой? — или Бабеля ввели в заблуждение?.. Или сам писатель с какой-то целью пошел наперекор реальности?.. А затем, во избежание возмущения прототипов, заменил подлинное название села придуманным?
Таким образом, даже наличие у села и персонажей реальных прототипов не превращает книгу Бабеля в отчет о действительных событиях.
Каким же был замысел книги? Уже отмечалось, что среди произведений Бабеля «Великая Криница» выделяется отсутствием еврейских персонажей. Объяснять такую ситуацию тем обстоятельством, что в книге описывался процесс коллективизации в украинской деревне, конечно, возможно. Но, даже отставив в сторону инсинуации об ответственности евреев за коллективизацию и Голодомор, вспомним, что прототипом Давыдова в «Поднятой целине» был объявлен председатель колхоза им. М. В. Фрунзе в станице Вёшенской Плоткин Або Аронович (станичникам он представился Андреем).
Поэтому нельзя исключить, что отсутствие еврейских персонажей в сохранившихся фрагментах определялось замыслом книги — замыслом, который первоначально был иным.
В селе Великая Старица Бабель побывал в феврале-марте 1930 года. А год спустя, 11 февраля 1931 года, в письме матери и сестре он сообщал:
«<…> несколько дней пробуду в Москве, потом поеду на юг через Киев. В Киеве мне нужно побывать в Правлении Вуфку, для которого я эпизодически исполняю кое-какие безымянные работы, потом хочу еще побывать в приснопамятной Великой Старице, оставившей во мне одно из самых резких воспоминаний за всю жизнь. Потом проеду южнее в новые еврейские „мужичьи“ колонии».
6 марта, уже находясь в Киеве, он — в письме И.Л. и Л. Н. Лившицам — это свое намерение подтвердил:
«Курс я попрежнему держу на евр[ейский] колхоз или колонию. Очень больно, что задерживаюсь. Может, числа 10-го выеду»>{306}.
В силу чего можно предположить, что первоначально книга мыслилась как параллельное описание процессов создания украинского и еврейского колхозов. Но, то ли потому, что до еврейских колхозников Бабель так и не добрался, то ли по иной какой причине, замысел изменился. И сегодня мы имеем дело со второй редакцией книги, построенной как-то иначе. Как?