.
Письмо не датировано, но, поскольку Горького в Сорренто Бабель посещал в начале мая 1933 года, совершенно очевидно, что к этому времени первый вариант пьесы был завершен. А полгода спустя, 28 февраля 1934 года, Бабель зачитал пьесу перед широкой аудиторией в московском Литературном музее>{321}.
Мнение одного из присутствовавших было прямо противоположно горьковскому:
«„Мария“ — вещь гениальная <…> Читает он превосходно, под сплошной смех. И сам он тоже симпатично смешной, с носом пуговкой, в круглых очках с немодной оправой, с какими-то выразительнейшими, вкусно артикулирующими губами, с лукавой усмешкой… Чтение так ярко, что до сих пор помню все интонации. „Мария“ очень трудна будет для театра своей простотой и лаконизмом. Не знаю, правомерно ли такое сравнение, но мне захотелось сказать, что она почти так же трудна, как трудны для сцены маленькие драмы Пушкина»>{322}.
Столь ослепительным, видимо, было впечатление от самого Бабеля, что несуразности пьесы совершенно ускользнули от внимания…
Журнальную публикацию пьесы редакция сопроводила статьей И. Лежнева. Начал он, как и предупреждал Горький, с политических попреков:
«Сюжет пьесы, обрисованные в ней характеры, ситуации, разговоры живых людей — все построено так, что зрителю (буде дошло бы дело до постановки „Марии“ в том виде, в каком она написана сейчас) взгрустнется: какие хорошие люди погибли. Какие нежные цветы раздавлены топотом революции! Собственно даже не топотом, ибо в топоте есть свой пафос. В пьесе этого пафоса революционной новизны, который противопоставлялся бы старому миру, совсем нет. Не молодая буйная сила восходящего класса давит героев пьесы, а невидимая фатальная махина: заградиловка, „матросня“, Чека» >{323}.
Затем критик пускается в размышления:
«Углубляешься в материал, и напрашивается мысль: не есть ли пьеса и вся задуманная автором трилогия — повесть о судьбе одного из политработников Конармии, женщины, пришедшей на красный фронт из санкт-петербургского аристократического особняка на Миллионной? Не понадобилось ли автору в порядке развертывания сюжета показать сперва „истоки“ его героини, разрушение родного ей гнезда, от которого она в 20-м году еще не оторвалась? Судить об этом преждевременно»>{324}.
Смысл этого пассажа, очевидно, таков: понять о чем написана пьеса невозможно, а посему вынесение окончательного приговора следует отложить на неопределенное будущее. Далее критик уточняет:
«„Мария“, как мы слышали, является первым звеном трилогии, в которой действие охватывает период с 1920 по 1935 год. Дальше мы увидим Марию не только в названии пьесы, но и в самой пьесе, узнаем ее не только по отзывам да по письму, но и в живом слове и действии»