«8/IV [19]31. <…> Он не печатает новых вещей больше семи лет. Все это время живет на „проценты“ с напечатанных. <…> Почему он не печатает? Причина ясна: вещи им действительно написаны. Он замечательный писатель. И то, что он не спешит, не заражен славой, говорит о том, что он верит: его вещи не устареют и он не пострадает, если напечатает их попозже. Но он знает, что он пострадает, если напечатает их раньше. Я не читал этих вещей. Воронский уверяет, что они сплошь контрреволюционны. То есть — они непечатны, ибо материал их таков, что публиковать его сейчас вряд ли возможно. Бабель работал не только в Конной. Он работал в Чеке. Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садическая страсть к страданиям — ограничила его материал.
Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы, он собрал огромный материал о жестокости революции. Слезы и кровь — вот его материал. Он не может работать на обычном материале. Ему нужен особенный, острый, пряный, смертельный. Ведь вся „Конармия“ такова. А все, что у него есть теперь, — это, вероятно, про Чека. Он и в Конармию-то пошел, чтобы собрать этот материал. А публиковать сейчас — боится. Репутация у него — попутническая».
Это из дневника Вячеслава Полонского>{384}. Новых рассказов Бабеля Полонский не читал, но слыхал от Воронского, что они контрреволюционны… Ну, а раз контрреволюционны, то непременно про ЧК!
Но в 1931 году Бабель отдал в печать главы из книги про коллективизацию… А Полонский на раскулачиванье не ездил, и потому был уверен, что ничего страшнее ЧК быть не может.
Вот и выходит, что в 1925 году Бабель книгу про ЧК не написал, а после 25-го никому про нее и не рассказывал!
Замечательное это дело — общаться с писателями. Ты только молчи, а коллеги сами придумают тебе занятие — пишет, уже написал, но никому не показывает, потому что такое показать никому нельзя!.. Тем более что Бабель, и вправду, вел себя необычно и загадочно. Например, в 1937 году:
«Бабель рассказал, что встречается только с милиционерами и только с ними пьет. Накануне он пил с одним из главных милиционеров Москвы, и тот спьяну объяснил, что поднявший меч от меча и погибнет. Руководители милиции действительно гибли один за другим… Вчера взяли этого, неделю назад того… „Сегодня жив, а завтра черт его знает, куда попадешь…“
Слово „милиционер“ было, разумеется, эвфемизмом. Мы знали, что Бабель говорит о чекистах, но среди его собутыльников были, кажется, и настоящие милицейские чины.
О[сип] М[андельштам] заинтересовался, почему Бабеля тянет к „милиционерам“. Распределитель, где выдают смерть? Вложить персты? „Нет, — ответил Бабель, — пальцами трогать не буду, а так потяну носом: чем пахнет?“…»