…
А 30 сентября 1928-го «Правда» напечатала отрывок из выступления Горького перед теми, кто недавно взялся за перо>{458}. Иронически отозвавшись о давних нападках на Бабеля, Горький резюмировал: «Товарищ Буденный охаял „Конармию“ Бабеля, — мне кажется, что это сделано напрасно…».
Можно было бы смолчать, но командарм завелся — месяца не прошло, и он Горькому ответил, что мнения своего не изменил, как охаивал, так и охаивает!>{459}
И тогда последовал ответ Горького: «Вы говорите, что Бабель „плелся где-то с частицей глубоких тылов“. Это не может порочить ни Бабеля, ни его книгу. Для того, чтобы сварить суп, повар не должен сам сидеть в кастрюле. Автор „Войны и мира“ лично не участвовал в драках с Наполеоном, Гоголь не был запорожцем».
Касательно же возмущавшей командарма бабелевской эротомании, Горький заявил, что Бабель — писатель-реалист, а «война всегда возбуждает бешеную эротику — об этом говорит нам всякая война, это подтверждается поведением немцев в Бельгии, русских в Восточной Пруссии. Я склонен считать это естественным — хотя и не нормальным — повышением „инстинкта продолжения рода“, инстинкта жизни у людей, которые стоят лицом к лицу со смертью»>{460}.
А поскольку Буденный углублялся и в литературную теорию («для того, чтобы описывать героическую, небывалую еще в истории человечества борьбу классов, нужно прежде всего понимать сущность этой борьбы и природу классов, т. е. быть хотя бы и не вполне осознающим себя диалектиком, марксистом-художником»), Горький его изящно оскорбил: «в стране <…> два миллиона марксистов, из которых <…> половина говорит по Марксу так же сознательно, как попугаи по-человечески». К какой половине отнести Буденного, Горький уточнять не стал.
И дискуссию снова прикрыли. А ведь, казалось, раз Троцкого, заклятого врага конармейцев, больше нет, можно говорить правду! А их — на конюшню!
Ладно, это случай Бабеля. Но в театр ведь Буденный не ходил и режиссеров не пугал. От кого же они бежали?
Вот что писал Михаил Чехов труппе 2-го МХАТ в 1928 году, сразу после отъезда из СССР: «Меня может увлекать и побуждать к творчеству только идея нового театра в целом, идея нового театрального искусства»>{461}.
А это воспоминания Михаила Чехова о разговоре с Мейерхольдом летом 1930 года в Берлине:
«Я старался передать ему мои чувства, скорее предчувствия, о его страшном конце, если он вернется в Советский Союз. Он слушал молча, спокойно и грустно ответил мне так (точных слов я не помню): с гимназических лет в душе моей я носил Революцию и всегда в крайних, максималистских ее формах.