Случалось, что при встрече двух эскадронов кто-нибудь из бойцов задевал чужую сестру.
— Сестрица-то у вас какая! — говорил он, втягивая щеки, чтобы изобразить худобу сестры, или подпирая нос пальцем, чтобы посмеяться над ее курносостью.
Бойцы вступались за свою сестру, и раздавалась многоэтажная брань, не очень подходящая для женского слуха.
Да, это случалось, как случалось и многое другое, что характеризует солдата в походе. Но все же красноармеец — солдат особого рода: Федот, да не тот. Ибо главное не в брани и не в других подобного рода вещах. Главное в том, что Красная армия сознает себя частью великого целого, ведущего борьбу за освобождение трудящихся от ига эксплоататоров.
Заключительная часть «воспоминаний С. Мельникова» (от слов «Надежды бойца на помощь сестры…» и до конца) представляет собой зеркальную (то есть диаметрально противоположную по изложению фактов) версию статьи И. Бабеля «Ее день», опубликованной за подписью «К. Лютов» в газете «Красный кавалерист» от 18 сентября 1920 г.
Я заболел горлом. Пошел к сестре первого штабного эскадрона Н-дивизии>{520}. Дымная изба, полная чаду и вони. Бойцы развалились на лавках, курят, почесываются и сквернословят. В уголку приютилась сестра. Одного за другим, без шума и лишней суеты она перевязывает раненых. Несколько озорников мешают ей всячески. Все изощряются в самой неестественной, кощунственной брани. В это время — тревога. Приказ по коням. Эскадрон выстроился. Выступаем.
Сестра сама взнуздала своего коня, завязала мешочек с овсом, собрала свою сумочку и поехала. Ее жалкое холодное платьице треплется по ветру, сквозь дыры худых башмаков виднеются иззябшие красные пальцы. Идет дождь. Изнемогающие лошади едва вытаскивают копыта из этой страшной, засасывающей, липкой волынской грязи. Сырость пронизывает до костей. У сестры — ни плаща, ни шинели. Рядом загремела похабная песня. Сестра тихонько замурлыкала свою песню — о смерти за революцию, о лучшей нашей будущей доле. Несколько человек потянулось за ней, и полилась в дождливые осенние сумерки наша песня, наш неумолкающий призыв к воле.
А вечером — атака. С мягким зловещим шумом лопаются снаряды, пулеметы строчат все быстрее, с лихорадочной тревогой.
Под самым ужасным обстрелом сестра с презрительным хладнокровием перевязывала раненых, тащила их на своих плечах из боя.
Атака кончилась. Опять томительный переход. Ночь, дождь. Бойцы сумрачно молчат, и только слышен горячий шепот сестры, утешающей раненых. Через час — обычная картина — грязная, темная изба, в которой разместился взвод, и в углу при жалком огарке сестра все перевязывает, перевязывает, перевязывает…