«Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова, нежный свет загорается в ущельях туч, штандарты заката веют над нашими головами. Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу. Почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих порогов. Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд. Величавая луна лежит на волнах. Лошади по спину уходят в воду, звучные потоки сочатся между сотнями лошадиных ног. Кто-то тонет и звонко порочит богородицу».
Наше внимание останавливает свет: нежный в ущельях туч, штандарты заката, лунный на волнах… И цвет — «почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих порогов».
Что это? А это Огненный Столп, который был облаком и мраком для одних и освещал ночь другим. Книга Исход, переход через Чермное море. Оттого в Новоград-Волынске, в еврейском доме автор увидел не просто следы погрома — «развороченные шкафы в отведенной мне комнате, обрывки женских шуб на полу, человеческий кал…», но и главное: «черепки сокровенной посуды, употребляющейся у евреев раз в году — на Пасху».
Пасха, еврейская пасха — Песах — это празднование Исхода из Египта>{97}.
И если всадники тонут, то перед нами не народ Моисея, а войско Фараона.
Но «Переход через Збруч» открывает не сборник рассказов, а книгу. Потому вступление содержит в себе не просто намеки на некоторые моменты дальнейшего повествования, но и указание на финал. И то, что солнце катится по небу отрубленной головой, и то, что тонущие звонко порочат Богородицу, раскрывает все смыслы события — настоящий и будущий. Началось все переходом через Збруч, а кончится головой Крестителя и распятием.
Вот что такое «Конармия» — Заветы Ветхий и Новый, начало и конец.
Надо ли удивляться, что больше Бабель ни одной книги не написал?.. Хуже не хотелось, а лучше Библии — не получится.
Энтузиасты — ну что за славное племя! Беспокойные, неугомонные, отважные! Всегда готовые бросить камень в задремавший пруд! Что движет ими, откуда неуемная эта энергия? Все просто: им открылась истина, или то, что истину от них скрывали. И теперь не будет покоя закосневшей касте маститых толкователей…
Вот один такой специалист провозгласил:
«Бабель — важнейшая фигура в русско-еврейской литературе советского времени, модель еврейского писателя в советской русскоязычной культуре»>{98}.
И все послушно закивали… Но тут тянет руку энтузиаст и смело задает неделикатные вопросы:
«Первый — зачем числить автора по тому или иному национальному ведомству? Второй — что такое русско-еврейская литература, вершиной которой признан теперь Бабель? Третий — что такое еврейский писатель?»