Альвах опустил голову. Подобно телесным, его душевные силы были готовы вот-вот ему изменить. Силой одной только мужеской воли он еще держался.
— Вижу, враг в тебе силен, — отец Марух уже был у стола с инструментами. Альвах не поднимал головы, но он слышал звук льющейся воды и знал, что должно последовать дальше. — Ничего, мы изгоним его, дитя. Пусть твоя порочная женская природа будет сопротивляться изо всех сил, цепляясь за свою греховную мерзость, воля Светлого все равно сильнее. Мы будем по мере наших скромных сил помогать тебе обрести смирение. Вот увидишь — едва мы омоем твое тело снаружи и изнутри очищенной водой, твое упорство в грехе уже поколеблется. Ты в надежных руках.
Альвах вскинул глаза на клистирную трубку, которая была наполнена кипяченной в посеребренной посуде, осененной рассветными лучами водой, распорку для насильного вливания воды в глотку — и не удержался от свирепого оскала.
Железные кандалы с длинной тяжелой цепью были бы тяжелы даже для мужчины. Скованная по рукам и ногам романка с потерявшимся где-то глубоко внутри нее бывшим Инквизитором Марком Альвахом едва переставляла вялые ноги. То, что происходило только что, казалось куда мерзостнее ядовитого гноя гидры, который чудище вталкивало прямо под шкуру, сугубее совершенного Седриком, отвратительнее всего, что когда-либо доводилось испытать. Пока его тискали чужие липкие руки, Альвах словно умирал — возрождаясь в муках и снова погибая. Неправильность, нереальность происходящего повергала рассудок в какое-то странное оцепенение, в котором мешались ужас и дикий, отчаянный, но глухой протест. Альвах не знал, как ему вести себя, одновременно понимая, что как бы он себя ни вел, он ничего не изменит. И с каждым новым унижением, что приходилось выносить от бывших соратников по ремеслу, к нему приходило прозрение. Чем дальше, тем яснее ему становилось то, чего он не видел раньше. Какой-то частью разума Альвах искренне поражался, как такая очевидная вещь до сих пор не приходила ему в голову. Но невозможность теперь воспользоваться пониманием, как-то изменить то, что открылось ему так внезапно, наполняло сердце бывшего Инквизитора страхом и черной тоской.
Альвах знал о том, что обречен. Использование колдовства для обольщения дворянина было едва ли не суровее всего прочего, в чем могли обвинить ведьму. Обольщение принца было неслыханным преступлением и давало право следователю применять допрос с пристрастием без получения разрешения в Секретариате.
Возможно, следователь мог усомниться в том, что арестованная виновна. Но письменное свидетельство против ведьмы мужа благородного происхождения делало вину несомненной. Доказательства не были нужны. Следователю оставалось только получить признание самой ведьмы для закрытия дела и его передачи судьям.