Я не видел вырезанного Кином брига, но видел чудом сохранившуюся (хотя некоторые мачты и пострадали) маленькую, изящную каравеллу, видел маленький шкафчик «с секретом»: надо точно знать нужное место, нажать, и тогда раскроется дверца, сделанная из корешков старых французских книг; видел полку с витыми колонками, видел выточенный из какого-то драгоценного дерева торшер; мне рассказывали о том, что у Кина были, как говорится в народе, «золотые руки» и что по-настоящему он отдыхал за токарным станком или за ювелирной резьбой по дереву. А бриги и каравеллы Кин рисовал еще в своих дальневосточных тетрадях, и я ясно представляю себе тот бриг…
Вокруг Кина всегда было много друзей. В гостеприимной квартире на Плющихе почти постоянно жил кто-нибудь из «беспризорников», так повелось еще с традиций Гоголевского бульвара. Многие другие имели кличку «завсегдатаев». О них хорошо рассказал один из близких Кину людей, журналист Григорий Литинский. Как и я сам, он принадлежит к числу первых читателей «По ту сторону» и воспоминания свои начал именно с того, как в 1928 году студенты Высших литературных курсов восхищались романом и как сам он раздобыл книгу и прочел ее залпом:
«Вот и последняя страница со строкой, звучащей, как стихи:
„Это было его последнее тщеславие“.
У каждого времени свое тщеславие. Герои Кина пришли в литературу как антиподы Растиньяка. Их тщеславие было чистое и благородное, и вся их жизнь как на ладони.
Читая и перечитывая роман, раздумывая о его авторе, я и в мыслях не имел познакомиться с ним лично, но, к моей радости, это знакомство состоялось».
Литинский впервые пришел на Плющиху в день похорон Маяковского, у которого часто бывал в Гендриковом переулке. «Долго бродил я по улицам, не зная, куда деваться от тоски и горя. (Потом мне многие говорили, что они переживали смерть поэта как свое личное горе, да оно и было личным горем, ибо поэзия — самое личное и интимное дело не только для самого поэта, но и для его читателей.) Каким-то образом я оказался на Плющихе… Кина я не застал. Он путешествовал со своим вагоном-редакцией в районах коллективизации. Мне показали телеграмму — первый его отклик на смерть поэта. Все сидели потрясенные и печальные». С тех пор, продолжает Литинский, я стал завсегдатаем на Плющихе. «Вскоре пришло письмо от Кина — гневное, злое, горькое. Он писал, что смерть Маяковского — не крушение любовной лодки, а следствие нетерпимой обстановки, которую создали литературные политиканы и которая, если не бороться, потребует новых жертв…»
Другой из «завсегдатаев» квартиры на Плющихе (одно время он находился на положении «беспризорника» и жил там), уже упоминавшийся Борис Борисов тоже вспоминает о том, как тяжело переживал Кин смерть Маяковского: «Долго, очень долго к Кину нельзя было подступиться, так он был мрачен и подавлен. Я никогда не видел Кина в таком состоянии, — он, всегда такой сдержанный, казался совершенно выбитым из колеи. Гибель Маяковского была для него, конечно, не только личным горем».