Навин, развязав узел на поясе, скинул халат. Пройдя к плательному шкафу, достал из него пальто, накинул на плечи, вернулся к столику, поднял кофр и как был в тапочках, устремился к двери.
– Пойдёмте же, Валентин, – позвал он Волина. – Ну? Чёрт бы вас побрал! Очнитесь!
– Да? – Валентин Васильевич, выйдя из забытья, уставился на Георгия. – Вы что-то сказали?
– Быстрее, – Навин ухватил Волина свободной рукой под локоть и потащил к выходу из номера. – Времени почти нет. Но остался один шанс. Может, из тысячи. Давайте скорее! Расскажу по пути…
Такси неслось по опустевшему городу в сторону больницы. На заднем сиденье Навин очень тихо, наверное, чтоб не услышал водитель, растолковывал Волину:
– …правда ли это, не знаю. Штудировать записи времени нет, придётся пробовать самому. Но только вот о чём я вас попрошу, Валентин…
– Исполню всенепременно, – отвечал Волин.
– Я далеко не молод и, честно говоря, страшно устал жить. Если со мною что-то случится, перешлёте трубу Степану. Адрес возьмёте у моего секретаря. Договорились?
– Но… что может с вами случиться?
Вместо ответа Георгий повернул к Валентину лицо, подмигнул и улыбнулся.
– А всё-таки жаль, что та труба осталась у Стёпки. Очень жаль…
Медсестру выставили за дверь и строго-настрого велели ей не входить и никого в палату не впускать. Пока Навин расчехлял инструмент, готовился, Валентин Васильевич откинул с краешка кровати простынь и присел, взяв Лену за руку. Холодная… Ух, какая холодная. Неживая…
«Ленка, Ленка, ну как же ты могла, а?»
– Помни, что ты обещал, – раздалось откуда-то сверху.
Волин непонимающе поднял голову и упёрся взглядом в глаза Навина.
– Инструмент должен вернуться к Степану. В любом случае.
Валентин Васильевич кивнул.
– Что ж, тогда начали, – Георгий уселся на стул и, уперев раструб в пол, взял мундштук в губы.
Волин закрыл глаза. Ему было страшно. А вдруг?.. Вдруг не поможет?
Гул, от которого дрогнули стены и завибрировали стёкла, пошёл разом со всех сторон. Такой оглушительный, объёмный, густой. И такой пронизывающий до самых костей беспросветной безнадёгой, что Волину показалось, будто сама душа его сейчас отделится от тела и унесётся в неведомые никому дали. Валентин Васильевич сидел на кровати, держал холодную руку мёртвой дочери и боялся не то что пошевелиться, вздохнуть поглубже. Трубный же рёв, тоскливый и монотонный, рисовал в сознании его картины одна страшнее другой…
Войско, застывшее в ужасе у высоких стен города… Птицы, падающие с небес и разбивающиеся в брызги об острые камни… Тонкие ручейки крови, сочащиеся сквозь швы в кладке стен, стекающие вниз и сходящиеся в широкую бурлящую реку… Всадники с трубами… Чёрный на белом коне и белый на чёрном. Крылатые, со сверкающими нимбами… Гул, от которого, кажется, порвутся барабанные перепонки и рухнут кровоточащие станы… И вдруг тишина… Полная тишина… Такая, что звон в ушах… И тепло… Тепло в руках… Нет, только в правой…