Бортята потер ушибленную спину и вдруг вздрогнул:
– Вот это да, такого чуда я еще не видывал! Хотя я многих из них знаю.
Страшное, несуразное существо с огромными рогами, прыгая по кочкам, бежало к ним.
– Это что еще за нечисть?
Бортник приподнялся и схватил его. Но в руках его остались рога, а в лес улепетывал Светик.
– Вот леший.
– Им радость, а нам мудрость, Добрита. Радость да юность всегда правы.
– Чуешь, пахнет медом и травой?
– Выпей, – бортник протянул старику чашу, – я это от всех уберег.
И запах меда и травы останется самым золотистым в жизни.
Ночные цветы так дерзко пахли, как будто земля перед ними грешна. Они поднимались на тоненьких стеблях самозабвенно, безудержно наполняя все томящим, острым, нежным запахом.
Волк спустился к реке и замер. Перед ним вся в травах и зелени стояла богиня этой земли. Она была совершенна, во всем ее теле легкое напряжение и стремление. Но эту ее красоту не замечаешь – только глаза ее смотрели, но не видели его, углубленный взгляд, словно все ощущает. Она вслушивается в звуки этой ночи. Словно струи, волосы по телу. И взлетела дугой в воду, поплыла, и по тому изгибу он вдруг увидел, что перед ним была Веснянка.
Дыхание сорвалось, он хотел горячо рвануться… Но вместо того, чтобы броситься к ней, волк закрыл глаза и побежал прочь до травы, упал. И часто дышал. Трава шумела густо, горячо, влажно.
Я не трону ее.
Мне не нужно это, это мне…
Он прижался к земле. Его большое тело как будто беспомощно вздрагивало.
Казалось ему, что травы этой земли пахнут ее руками.
– Как счастлив тот, кто имеет право.
Даже травы этой земли пахнут колдовством. Под ладонями у него шевелилось живое, билось чье-то сердце.
– Что это со мной?
Токи земли пронзили его. И он почувствовал, что он только лишь один из жаждущих, что травы, деревья тоже дурманяще тянутся, ждут чего-то. Земля властно притягивала всех. И ему вдруг захотелось закричать, ведь он же был волк, и его жизнь – другая жизнь; заметались на коже ожоги, раны – и запах цветов. Он прижался крепче к земле, невыносимо – боль металась, горящие ветки и ночные цветы раздирали его вздрагивающее тело, ожоги и цветы… жили в нем, не примиряясь. Боль сжала его. И он хватался за слабые стебли жесткими руками.
А они тихо шелестели, наклонялись над ним, казалось, хотели поведать ему что-то важное… Но он не вслушивался, отвернулся от них, испугавшись, что сомнет слабые лепестки, раздавит их.
У вас тут счастье.
Но вы не знаете…
Того, другого, нет для вас. Светлое незнание. Я чужой. Я не могу быть с вами, чужой, не для меня это. Но он ощущал, что краса, как отрава, как тот напиток, жгучий и солнечный, входит в него. Она стелилась под ноги цветами, звенела соловьем, опутывала травами, песнями. Она растрачивала себя, швыряла себя навстречу ему, вся раскрывалась, как цветок с распахнутыми лепестками. Он мог его сорвать – и тот бы доверчиво лег к нему на ладонь. Все было дано в неспрашивающей, безудержной щедрости. Будь ты волком… или сыном солнца. И эта ночь растрачивалась, изливалась… и не спрашивала. Никому, ничему не было дела, кто он. И все было для всех. И в этом их истина… Его звали, ему дарили себя каждый лист, каждая травинка.