Я знала, что рано или поздно это должно было случиться. Но и представить не могла, что мне будет так больно. Грудь сдавило, и все слова комом встали в горле. Все, что я могла бы сказать, но никогда уже не скажу.
А Илья смотрел на меня, и в глазах его сквозили испуг и ожидание, а пальцы нежно гладили меня по волосам. Я, правда, уже не чувствовала, а только понимала эту нежность, Мое тело и сознание отделились друг от друга: глаза, как две стекляшки, уставились на верхнюю пуговицу рубашки Ильи, но смотрела я намного дальше. Где-то там, в пространстве, должны быть люди, которым не приходится выслушивать таких признаний, которым не нужно терзаться виной и сомнением в правильности каждого своего шага. Наверняка должны быть люди, никогда не чувствовавшие этого ужасного жжения в груди, которое невозможно прекратить антибиотиками, даже если глотать их пачками. Почему я не одна из них? Почему я должна только терять, ничего не обретая взамен?
— Саша, — прошептал Илья, — Сашенька, родная моя. Прости меня, ради Бога.
— За что? — тупо спросила я.
— За то, что не сказал тебе раньше.
Я промолчала. Потом мой голос, звучавший сухо и неестественно, сказал:
— Так не должно быть.
— Но так бывает. — Рука Ильи погладила мое плечо, но я не почувствовала прикосновение. Тело стало деревянным.
— Так не должно быть, — повторил мой голос.
Снова повисла тишина. Первым ее нарушил Илья. Он говорил с горечью и облегчением одновременно.
— Знаешь, чего я больше всего боялся? — задал он вопрос, не требующий моего ответа. — Я боялся, что ты мне не поверишь.
Не поверю! Наивный.
— Я боялся, что ты решишь, будто я таким образом хочу прекратить наши отношения, — продолжил Илья. — Скажи честно, у тебя была такая мысль?
Я отрицательно покачала головой.
— Я рад, — тихо сказал он, — это, наверно, лучшее, на что я мог надеяться. Для меня очень важно, а сейчас без преувеличения важнее всего, чтобы ты знала… Саша, ты слышишь меня?
Я кивнула.
— Для меня важнее всего, чтобы ты знала — я сам ни за что бы не отпустил тебя. Никогда.
И тогда я заплакала. Слезы потекли из глаз настолько внезапно, что я не успела сдержаться. Тело снова обрело чувствительность, и я ощутила, что мои ладони онемели от напряжения: все время, пока Илья рассказывал, я держала стиснутые кулаки. Теперь по пальцам бежали мурашки, а по лицу — слезы.
— Сашенька, родная, не надо, — шептал Илья, и его губы легко касались моего лица — щек, лба, губ.
— Я поеду с тобой, — пробормотала я, не открывая глаз.
— Нет, Саша, я тебе не позволю. — Илья сказал это скорее нежно, чем твердо, но по его тону я поняла, что он действительно не позволит. Я попыталась возразить, но палец Горбовского лег на мои губы.