— Но он же тебе нравится, — утвердительно сказала Настя.
— С чего ты взяла? — фыркнула я.
— Ну, я так чувствую, — она чуть смутилась, — я видела, что он тебя смущает. А такие женщины, как ты, смущаются только, если кто-то угадывает их тайные желания, в которых они даже себе не хотят признаться.
— Какие «такие женщины»? — Мне стало смешно.
— Ты очень цельная натура, — серьезно сказала Настя, — ты не можешь жить в противоречии с собой. Я это почувствовала еще в первый день. Если тебе что-то не нравится, по твоему лицу это сразу видно.
— Да ну? — Мои губы непроизвольно растягивались в улыбку.
Впервые с тех пор, как стала журналистом, я чувствовала себя почти растроганной. Изображать растроганность и изумление мне приходилось частенько: большинство женщин тебя не поймут, если в присутствии младенца ты не будешь умильно причмокивать губами. Но эта девочка будила мою детскую влюбленность в булгаковский образ Иешуа.
— А кто у тебя любимый литературный герой? — внезапно спросила я.
Она задумалась только на секунду.
— Алеша Карамазов.
— Можно было бы догадаться, — вздохнула я.
— А у тебя? — задала она закономерный вопрос.
Мне не хотелось отвечать. Проще всего было соврать что-нибудь нейтральное вроде доктора Ливси. Герой, который не может не нравиться.
— Печорин, — призналась я.
— Почему? — Ее это привело в изумленный восторг.
— Человек, который честно оценивает себя и других, знает, чего стоит жизнь, — я пожала плечами, — здоровый циник.
— Понятно, — сказала она.
Мне показалось, что в ее голосе прозвучала смешинка. Подняв глаза, убедилась, что так и есть. Она тихо улыбалась носкам своих босоножек.
— И что тебе, собственно, понятно? — немного раздраженно спросила я. — Обычно люди говорят это слово, когда им ничего не ясно, но расспрашивать дальше неловко.
— Нет, мне правда понятно. — Теперь ее улыбка была обращена ко мне, хотя босоножки, пожалуй, выглядели дружелюбнее.
— Ранимый человек, переживший сильную боль, всегда пытается защитить себя цинизмом как доспехами, — сказала Настя.
От неожиданности я не сразу нашлась что ответить. Промолчала. Мы как раз подошли к остановке. Очередь влажных курток и плащей торопливо грузилась в маршрутку, но я уже видела, что нам мест не хватит, и поэтому не торопилась.
— Ты ошибаешься, — сказала я, когда дверь маршрутки захлопнулась, продемонстрировав нам рекламу нового сериала, — дело не в слабости, которую я пытаюсь скрыть цинизмом. Дело в том, что жизнь не стоит другого отношения. До поры до времени каждый верит, что именно ему-то повезет, с ним жизнь обойдется не так, как со всеми остальными. Каждый тешит себя мыслью о своей избранности. Это, мол, других, обычных, людей жизнь может предавать и кидать из стороны в сторону, как щепки. Человек твердит себе, что с ним-то этот номер не пройдет. До времени каждый говорит себе: «Я укрощу эту плутовку жизнь, я ей покажу, кто в доме хозяин!» А потом жизнь обманывает его, так же как всех остальных, и он обнаруживает, что абсолютно ничего не может поделать с этим. Потому что бороться с жизнью — такая же бессмысленная трата энергии, как попытка вручную остановить смерч или поток лавы. В этой ситуации человек может только стоять и смотреть, как горит земля под его ногами. Но знаешь, в чем самый главный обман?