Он слушал мои обвинения, прислонившись спиной к стене, и его затылок упирался в бледно-зеленый лист на обоях в районе выключателя. Лицо Матвея было бесстрастным и желтым, и я впервые заметила, что под глазами у него темные синие впадины, а губы исполосованы мелкими трещинками.
— Ты закончила? — спросил он, поднимаясь на ноги. Медленно вставал, словно тело было неподъемной тяжестью.
— Да, — сказала я.
— Может, ты права, Саша, — голос у него был такой же бесстрастный, как лицо, — только это все равно. Каждый спасается от своей совести, как умеет. Анна вон в монастыре заперлась, грехи замаливает. Ты, как моллюск, забралась в раковину и делаешь вид, что тебе наплевать на весь мир. Ванька Мухин уходит в очередной запой. А я, дурак, вызываю на дуэль ветряные мельницы. Но знаешь… лучше сойти с ума в бессмысленных попытках изменить мир к лучшему, чем окончательно превратиться в растение. Ты — растение, Саша. Для чего ты живешь? Чтобы раз в неделю радовать своим явлением родителей? На твоих глазах умирают десятки людей, а ты пьешь жизнь, как микстуру — морщась, с брезгливой гримаской! Для чего ты живешь? Чтобы получать удовольствие от своей дурацкой каши и кефира?
Мы слишком хорошо знали друг друга, чтобы словесная драка прошла безболезненно. Мы били друг друга под дых, по самым чувствительным точкам. Мы говорили друг другу правду. Ту самую, которую обычно все знают, но не обсуждают вслух. Потому что страшно.
У меня перед глазами стояло улыбающееся лицо Ильи. Но даже всей силой воображения нельзя было отделить от него серый ореол, опустившийся до бровей.
— Боязнь ошибок приводит нас к самым страшным ошибкам, — сказал Матвей и пошел к дверям.
Сидя на корточках, он зашнуровывал кроссовки, а я стояла над ним, обхватив себя руками, словно озябшая. Хотя на самом деле мне было душно, на лбу выступила испарина.
— Счастливо оставаться, — буркнул Матвей, отдуваясь. Определенно, он был не в форме.
— Во сколько завтра мы едем? — спросила я.
Со стороны мы, наверное, были похожи на ежика и медвежонка из моего любимого мультфильма «Ежик в тумане». Покрасневший возбужденный Матвей говорил и говорил, задыхаясь от своих собственных слов, делал короткую паузу и снова повторял одно и то же. Он сидел ко мне вполоборота, вцепившись левой рукой в спинку скамейки и энергично взмахивая правой. А я молчала рядом с ним, по старушечьи сложив руки на коленях, с прямой спиной и сведенными от напряжения плечами. Мне казалось, что как только я открою рот, то заплачу. Не хотелось говорить ему. Я-то знаю, каково это, когда твоя последняя надежда вдруг оказывается пустым фантиком.