Она вытерла сопли, вымыла и высушила волосы, подкрасила глаза, сделала маникюр, превратив ногти в серебряные коготки, посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась. Такой она себе нравилась.
— Лилька! — сказала она в трубку. — Ты дома? Выходи, погуляем! Где? А в парке, на нашей скамейке!
На улице было прохладно.
Она прокатилась на скрипучей дворовой карусели со сломанными сиденьями, покачалась на жалобно пищащих качелях и вышла со двора.
Ничего, ничего, придет день, и ты, Славочка, обо всем пожалеешь!
Она почти напевала это и пришла в себя на верхней площадке шестнадцатиэтажки, там, где человека от неба отделяла лишь низкая чугунная ограда, как в детском саду. Ограда для лилипутов. Для замка, в котором живет белокурая принцесса лилипутов.
Она смотрела вниз на крошечных людей.
Придет такой день…
До нее не сразу дошло, что этот день уже пришел.
Юность — это время, когда не верится в смерть. Юность — это время, когда не дают спать обиды.
Земфира пела:
У тебя СПИД,
И, значит, мы умрем…
Некоторое время Женька стояла, привыкая к мысли. Мысль была простая, и до барьера, отделявшего небо от Жени, было всего несколько шагов. «И, значит, мы умрем…» — бездумно и почти весело пропела она.
Уже ощутив под ногами пустоту, она вдруг поняла, что барьер отделял не от неба. Он отделял людей от земли. И одна мысль тревожила ее: вот она упадет, а юбка задерется, будут видны трусики, и это будет некрасиво, будет очень стыдно, если их увидят посторонние люди.
Они исследовали черный ящик с разбившегося самолета. Погибли все, в живых никого не могло остаться. Чудес, как известно, не бывает, а самолет падал с десяти тысяч метров, сверкая на солнце и теряя нужные для полета детали.
Сейчас они исследовали черный ящик, пытаясь понять причины катастрофы.
«Мы в своем эшелоне, — сказал пилот. — Высота десять-двести. Наумыч, включи автопилот».
Слышно было, как потрескивает магнитофонная пленка.
«Через час будем в Минводах», — сказал второй пилот.
«Лучше бы в Париже», — помечтал первый.
— Ничего особенного, — осторожно заметил один из прослушивающих пленку. — Обычный треп воздушных извозчиков.
— Сейчас, — сказал Устюгов. — Сейчас! Секундочку…
«Саша, — сказал первый пилот. — Скажи Ларисе, пусть принесет кофе».
Послышалось невнятное восклицание.
«Наумыч, — удивленно сказал первый пилот. — Тебе не кажется, что мы стали легче?»
«Ерунда, — авторитетно отозвался второй пилот. — Что мы — пассажиров потеряли, что ли?»
Устюгов представлял себе сейчас обоих пилотов: бородатый и уверенный в себе Нехотин разговаривал с ветераном гражданской авиации Иваном Наумовичем Белкиным. На пленке оба были еще живы, им предстояло жить и разговаривать друг с другом, пока пленка будет храниться в архивах ГВФ, и умереть, когда пленка в числе ненужных и необязательных в хранении предметов не будет уничтожена в печах завода минваты, где всегда жгут самое ненужное.