Он долго смотрел вслед щуплой фигурке, осторожно идущей по заснеженному и оттого скользкому асфальту аллеи, затем схватил свою сумку и торопливо пошел в противоположную сторону, время от времени поглядывая на старичка и с радостью убеждаясь, что тот ни разу не обернулся назад.
Покинув скверик, он долго блуждал по кварталам, стоял в подъездах, пытаясь определить, не следят ли за ним. Несмотря на все ухищрения, слежки за собой Илья Самойлович не обнаружил. Тем не менее домой он отправился уже в сумерки, шарахаясь в стороны от редких прохожих и случайных милиционеров. Добирался он кружным путем через проходные дворы и подъезды. К его облегчению, во дворе никого не было, и он проскользнул в подъезд незамеченным.
Торопливо открыв замки двери, он ввалился в квартиру, захлопнул дверь за собой и прижался к ней спиной, чувствуя, как лихорадочно колотится сердце. «Дома! — думал он. — Слава богу, я — дома!»
Постепенно к нему возвратилась способность размышлять здраво.
Илья Самойлович торопливо освободился от потных рваных тряпок, брезгливо набив ими полиэтиленовый кулек, и устремился в ванную комнату. Лежа в черной широкой ванне и ощущая горячесть душистой воды, Илья Самойлович прикрыл глаза. Некоторое время он корил себя за дневную болтливость, но постепенно чувство опасности ушло, и Горышев погрузился в сладкую мечтательную дрему. Вода остывала. Илья Самойлович выбрался из душа, растерся махровым, похожим на простыню полотенцем, надел чистое белье и спортивный костюм. В столовой он неторопливо приготовил себе ужин, нарезав салями и итальянского сыра, разогрел в микроволновке телячью отбивную и так же неторопливо поужинал, запив все стаканом превосходного «кьянти». Что ни говори, а старый еврей был прав. В этой стране Илье Самойловичу делать было больше нечего. Уродливая, как раздавленная консервная банка, эта страна не внушала никому в мире ни страха, ни уважения. «А что? Было бы великолепно, если бы я выехал, скажем, в Вену. Или в Милан. Побывать в вечном городе Риме, посетить Париж, прогуляться по Монмартру, полюбоваться картинами Лувра, чтобы уже на следующий день бродить по лондонскому Тауэру, а еще через день отправиться в Мадрид, чтобы осмотреть Прадо, а потом отправиться за океан, попутешествовать по Мексике, отдохнуть на Гранаде… Черт возьми, заманчиво все это было, весьма заманчиво! И что самое интересное — вполне реально. Слава богу, железного занавеса больше нет, не сталинские времена».
Илья Самойлович постоял немного у окна, разглядывая обшарпанный двор, на котором в грязном песке песочницы в дневное время играла детвора, поставил стул и, взобравшись на него, начал стягивать с антресоли тяжелые дипломаты. Раскрыв дипломаты, он принялся любоваться своим богатством, перебарывая желание пересчитать слитки. Считать их было незачем, он великолепно помнил, что слитков было четыре тысячи шестьдесят две штуки. Желтые, без малейших следов окисла или примесей, слегка ноздреватые, консистенцией своей и формой напоминающие буханки и куски хлеба, из которого их трансмутировал реконструктор. Вес их Илья Самойлович мог назвать, не задумываясь, в любое время дня и ночи. Двадцать восемь килограммов сто сорок два грамма у него было золота! «Мало, — неожиданно подумал Илья Самойлович. — Этого, пожалуй, не хватит, чтобы сделать реальными мои желания и капризы!»