В зале стояла напряженная тишина. Было слышно, как шумно дышит простуженный Молотов. Берия сосредоточенно протирал стекла пенсне, словно готовился разглядеть что-то далекое и пока еще невидимое. Маленков приподнялся, сделал несколько осторожных шагов и заглянул в соседнюю комнату, где на диване лежал вождь, накрытый пледом.
Заглянул, по-птичьи отскочил и бесшумными шагами вернулся на место.
— Дышит, — с неопределимой интонацией сказал он.
— Умных слушать надо, — угрюмо сказал Хрущев, нервно поводя шеей, которой была велика украинская рубаха с расписным воротом. — Я правильно говорю, Лаврентий?
Берия зорко глянул на него через пенсне.
— Ты, Никита, всегда правильно говоришь, — сказал он. — Тебе бы еще думать соответственно, цены бы такому политику не было.
Маленков снова осторожно заглянул в комнату, отдернул шею. Кадык на шее оживленно дернулся, словно он глотал что-то невкусное, но полезное.
— Дышит, — пробормотал он. — Нет чтобы товарищей по партии порадовать… — И затоптался нетерпеливо у дивана со стаканом чая в руках.
Распахнулась входная дверь дачи, и в зал, топая сапогами, торопливо влетел грузный Каганович.
— Как он? — поинтересовался вошедший.
— Лазарь, восстань! — с нескрываемым отвращением пробормотал Берия.
— Дышит, — сказал Маленков.
— Дышит, — вздохнул Каганович. — А надежды, надежды?
— Ну что ты, как филин, разухался? Надежды, надежды, — передразнил Берия. — Жди, как все. Третий час здесь сидим.
— Соколенка не вызывали? — не унимался Каганович.
— Ваську-то? — удивился Хрущев. — Нашел, понимаешь, сталинского сокола. В полете он, понял. В смысле — в запое. В «Арагви» сидит.
— Сидим, сидим, — проворчал Маленков. — Все ждем чего-то. Лаврентий, а нельзя это дело как-то ускорить?
— Как это? — поднял голову Молотов.
Маленков закрутился на месте, поперхнувшись горячим чаем.
— Ну, я не знаю, — нервно сказал он. — Страдает вожак. Надо бы как-то эти страдания облегчить. Что гласит закон стаи?
— Да, — с вызовом сказал Хрущев. — А что он гласит?
— Ослабевшего стая не ждет. Дальше лететь надо. Нам еще коммунизм на одной шестой части суши строить надо!
— Закон, конечно, хороший, — задумчиво сказал Хрущев. — Подушкой, там, голову прижать, за пищик надежно взяться. Ты сможешь, Георгий?
Маленков нервно закрутился на месте.
— Я? — переспросил он. — А почему я? Один я, что ли, падаль люблю?
— Я же вижу, что ты в следующие вожаки нацелился, — Хрущев потопал мягким сапожком по толстому ковру. — Мысленно уже стаю на крыло поднимаешь. Тебе и карты в руки!