— Вы это прекратите, — строго сказал Шимкус. — Не на базаре!
— А ты бы вообще помолчал, — еще больше обнаглел Басаргин. — Ишь, раскомандовался! Езжай к себе, там и командуй! Хоть синагогой!
— Здесь я родился, — сказал староста, — здесь и лежать буду. Если таких прохвостов, как ты, слушать, Акина Аббебе в Эфиопии лежать надо, уважаемому Арутюну Галуянцу добиваться воссоединения с покойными родственниками в Армении. Вы этот национализм прекращайте, покойник Басаргин! Вы на многонациональном кладбище лежите, у нас все покойники равны!
— Да? — Басаргин скверно усмехнулся. — Ты это Мише Сологубу скажи!
Похороненный на участке преступный авторитет Михаил Сологубов и в самом деле вел себя ненадлежащим образом. Вот и сейчас он на общее собрание даже не показался, хотя его заранее приглашали несколько раз. Конечно, в его бетонированный склеп вода не затечет, хоть все вокруг зальются. И компания у него собиралась очень подозрительная — половина покойников в наколках от горла до пупа, у остальных — пальцы врастопырку. А чего им не собираться? Мише в гроб магнитофон положили, вот они и собирались, как сами говорили, перезвездеть да «Лесоповал» с Михаилом Кругом послушать.
— Вы на других не кивайте! — повысил голос Шимкус. — Лучше о своем поведении подумайте! Не в хлеву живете, на образцовом кладбище!
— А идите вы все! — нервно сказал Басаргин.
— Посмотрели бы вы на себя со стороны, — Шимкус погрозил ему пальцем. — От вас не то что ангелы, бесы отказались!
— Чья бы корова! — грубо сказал Басаргин.
— Да он над нами издевается! — всплеснув бесплотными ручками, определила Приютина.
— А ты, мымра, вообще голос не подавай! — посоветовал Басаргин.
Несколько мгновений спустя тихий кладбищенский участок превратился в рынок. Галдели все, причем никто никого не слушал. Что там говорить, попробуй годы лежать спокойно и размеренно, обязательно ведь захочется выговориться. Скука — то поле, на котором взрастают склоки.
— Тихо! — неожиданный повелительный возглас заставил всех обернуться. — Хорош бакланить!
Картинно опершись на надгробье, у своей могилы стоял злой Миша Сологубов. Из-за широкой спины его выглядывали блатные и развязные физиономии.
— Давай, народ, расходись! Ишь, устроили партсобрание! Кыш, я сказал!
Что тут говорить? Народ потихоньку начал расползаться, пусть даже многие недовольно ворчали, но негромко — так, чтобы Миша или его братва не услышали. Когда лежишь на кладбище, кажется, что больше уже и бояться нечего. Но люди здесь собрались пожившие, испытавшие кое-что на своем веку а потому знали, что бывает на свете кое-что и похуже смерти. Что, спросите вы? Да хотя бы прожитая ими серая и совершенно ненужная для остальной Вселенной жизнь.