Кончив дело, он некоторое время лежал рядом с трупом немца, испытывая нестерпимое желание закурить. Луна вышла из облаков в последний раз, высветив бледное мертвое лицо немца и его широко открытые глаза, которые с незрячей укоризной смотрели на разведчика.
Михайличенко закрыл ему глаза, отер руки о снег и пополз догонять своих.
Удача им сопутствовала — и предательская луна больше не показалась на небосклоне, и санинструктор оказался в расположении взвода, на окопы которого они выползли, а потому вовремя оказал раненому Кудинову нужную помощь.
В блиндаже майор долго и внимательно смотрел в лицо Михайличенко, так долго и так внимательно, что он не выдержал этого взгляда и отвернулся. И все ему казалось, что руки у него в липких потеках. Отправили майора по команде без чемоданчика. В чемоданчике не было никаких оперативных карт, там было несколько бутылок, бережно переложенных нижним бельем, и не надо было знать немецкий язык и читать надписи на этикетках, чтобы понять, что это спиртное.
Уже позже, к утру, когда они вернулись к себе и получили у бдящего старшины документы и награды, лейтенант Горбунько без слов похлопал Михайличенко по плечу и приказал разлить захваченный у немцев шнапс по стаканам.
— За возвращение, — предложил тост старшина. — За удачу!
— Пей, — сказал лейтенант, не обращая на слова старшины внимания. — Упокой его душу, господи! — а когда Михайличенко выпил, лейтенант тихо спросил: — Финку-то по дороге потерял?
— Потерял, — хмуро сказал сержант.
— Я так и понял, когда увидел, что ты на него навалился, — вздохнул лейтенант. — Ты успокойся, Михаил Кузьмич. Что тут поделать — война! Ну, не вынесли бы мы всех! Не сумели бы! Белякова ведь тоже зацепило!
Михайличенко все понимал, и все равно у него было гадко и паскудно на душе.
Около шести часов утра Михайличенко вдруг закричал, забился во сне, старшина торопливо подсел к нему:
— Ты чего, Мишка? Ты чего? Может, на воздух надо?
Михайличенко сел, помотал головой, жалобно глянул на старшину:
— У тебя водка есть?
Старшина служил в должности не первый день, у него, как у обозного жида, всегда все было, пусть и понемногу.
Михаил выпил, посидел, пережидая сладкий и спасительный ожог в желудке.
— Чего поднялся-то? Заорал, заполошился… — сказал старшина. — Сон страшный приснился?
Михайличенко кивнул.
— Сон, — сказал он медленно. — Такой, понимаешь, сон — до смерти его не забуду!
— Забудешь! — почти весело обнадежил его старшина и услужливо протянул дымящуюся уже трофейную сигарету. — Вот победим, только хорошее во сне видеть будем!