Грейдер перепахали немецкие танки, земля была вздыблена, и в широких лужах, уже тронутых тонким льдом, стояла вода. Цепочка людей, выбирающихся из Сталинграда, растянулась вдоль грейдера до самого горизонта. Люди старались держаться обочины, где желтела жухлая степная трава.
Время от времени им приходилось останавливаться и пережидать, пока пройдут, расплескивая в стороны жидкую грязь, крытые тентами машины, в кузовах которых сидели немцы в рогатых касках.
— Большую силу немец забрал, — хмуро сказал старик в галифе и резиновых сапогах. Поверх потертого синего пиджака у него была надета черная фуфайка, в руках он держал маленький потрепанный чемоданчик из фанеры, обтянутой коричневым дерматином. На сапоги налипли неподъемные комья степной желтоватой грязи. — Не устоять нашим в Сталинграде.
— Болтай! — отозвался худой старик в армейских штанах, заляпанных кирзачах и синем пальто с широким воротником из искусственной цигейки. Он толкал тележку, на которой в зеленое байковое одеяло с белыми полосами кутался ребенок. Рядом со стариком стояла женщина в плюшевом кафтане.
Старик в галифе не отозвался, сплюнул вслед последней машине немцев и хмуро побрел вперед.
— Трогай! — прикрикнул на женщину второй старик, и та налегла на тележку, с трудом начиная движение.
Люди уходили из города. Тех, кто в нем оставался, собирали немецкие команды и выводили на дорогу к Ростову, отправляя в лагеря Белой Калитвы.
Низкие тучи прижимались к земле, облизывали ее холодными серыми языками, где-то в степи горели костры, у которых грелись уставшие от безнадежности дорог люди, молочный туман стелился над жухлой травой, гнилыми ямами темнели в сумерках окопы когда-то отбушевавшего здесь сражения, и прямо из земли вырастали неожиданно стальные холодные горбы сгоревших танков.
А над оставленным городом лезвиями гигантских мечей скрещивались прожектора, у самой земли мелькали огненные сполохи, пожирающие оставленные людьми дома, и где-то в степи безнадежно и страшно выла бродячая собака, словно оплакивала тех, кто уже не вернется домой.
Человек предполагает, а война располагает.
Думала ли Торгашикова, что ей придется брести по дороге с двумя детьми да еще с третьим на руках? Кто бы об этом подумать мог! А вот прогнали ее немцы из города, и умерли бы они все в лагере, если бы не сердобольные румыны, в которых война, несмотря на все старания, не смогла убить человечности.