— Погнали? — хмуро сказал Калин.
И мы побрели в поселок — три случайно несостоявшихся покойника, которым предстояла своя судьба: два будущих рецидивиста и будущий милиционер. Это только кажется, что мы выбираем дороги. Просто время смотрит на своих детей и со вздохом отправляет их — каждого в свой путь, раз уж судьба распорядилась и отвела им больше жизни, чем предполагалось по странному сценарию, который пишется неведомо где и неведомо кем.
С небес на оставшихся в живых всегда смотрят те, кому в жизни не повезло.
Некоторых из них я знал по именам, о некоторых только слышал.
Осенью я пришел в школу и увидел свежевыкрашенные парты, на которых не стало видно казавшихся вечными надписей.
Подземный переход на улице Комсомольской. В переходе на аккордеоне играет пожилой человек, почти старик. Он одноног, но энергичен и бодр. Он в пиджаке, и на груди его красной эмалью отблескивают две Красных Звезды. К облицованной кафелем стене прислонены костыли. Перед аккордеонистом лежит шляпа, в которую сердобольные редкие слушатели бросают мелкие деньги.
В переход спускается группа туристов из Германии. Остановившись, они с любопытством наблюдают за исполнителем. Один из интуристов подходит к аккордеонисту и, мешая русские и немецкие слова, спрашивает:
— Серов? Ваня? Du?
Аккордеонист прекращает играть. Долго вглядывается в полное, сытое лицо немца, неуверенно спрашивает:
— Герхард Хольцхоф?
— Уa! Уa! — радостно кричит немец и переходит на русский язык. — Сколько мы не виделись, Иван? Тридцать лет?
— Тридцать два года, — поправляет его одноногий.
Они начинают оживленно беседовать на русском языке. В войну оба были летчиками, именно Серов в воздушном бою сбил немца. Прошлое снова оживает для них. Ладони их чертят воздух, повторяя давние маневры «мессера» и «лавочкина». Судя по жестам, Хольцхоф показывает, как мог бы уйти от русского летчика, Серов в свою очередь показывает, что он предпринял бы в результате маневра противника. Наконец, они успокаиваются.
Немец подбородком показывает на шляпу с мелочью.
— Что, Иван? Это и все, что дала тебе за твои подвиги власть? А у меня приличная пенсия. Оч-чень приличная, — подчеркивает он. — Вот я и прилетел, чтобы еще раз побывать в Сталинграде. Мы здесь работали до сорок шестого года — расчищали развалины и дома.
— Не хрена было бомбить, — угрюмо говорит русский.
Последующий разговор не клеится. Немец, растерянно улыбаясь, отходит к своим. Туристы галдящей толпой поднимаются по ступеням перехода.
Некоторое время русский угрюмо смотрит вслед своему бывшему противнику, потом поправляет звездочки на пиджаке, подхватывает аккордеон и резко сжимает его мехи.