— А куда мы едем? — спросил стажер.
— В Благородное собрание! Гони! — завопил наставник и опустил нос в воротник.
Самсон смолк. Скользя взором по узнанной им Троицкой площади с деревянным собором, по беседке-перголе на углу каменной ограды, за которой скрывался чей-то особнячок, он нехотя выхватывал из своего сознания обрывки мыслей, блуждающих, пестрых. Сосредоточиться на чем-то определенном Самсон не мог. Ведь Ольга Леонардовна не дала ему на общем собрании никакого задания! То ли забыла, то ли решила, что преступление по страсти он сам обнаружит и сам разберется в нем. Но где его возьмешь? Внезапно в мозгу вспыхнула ужасная идея: а не посвятить ли статью отцу? Интересно было бы узнать, какие у него скрытые страстишки, есть ли за ним что-нибудь греховное, преступное? Юноша тут же с возмущением прервал себя — разве возможно следить за родным отцом да уличать его в тайных страстях?
Мгновенно на Самсона нахлынули щемящие душу воспоминания: милый уютный дом, мать, сестренка… Вечерние беседы с отцом в кабинете, в окружении книг, аккуратно занимавших каждая свое, навсегда определенное за стеклами книжных шкафов место. Особенно трогательным предстали в воображении стоптанные тапочки, в которые с легким изяществом заталкивал узкие ступни, обтянутые шерстяными носками, отец. Родной такой, близкий, теплый…
Но рядом с трогательными образами дома и отца возник и другой, яркий и болезненный: образ прекрасной Эльзы, его тайной жены, которую он так и не сумел отыскать в столице. Что он успел за месяц? Проболтался Фалалею да Мурину? Сходил в фотоателье Лернера?
В эту минуту, на Троицком мосту, Шалопаев осознал весь ужас своего положения. Если Эльза жива, он должен о ней знать. Если ее уже нет в живых, необходимо добыть доказательства ее смерти, не может же он до старости оставаться соломенным мужем или вдовцом!
Он отвел взор от привычной панорамы зимней Невы с копошащимися на заснеженном пространстве человечками и покосился на спутника, будто тот мог уличить его в тайной стыдной мысли о том, что он уже нечаянно изменил своей жене, когда в жару метался на постели евангелической больницы. Сестры милосердия воспользовались его беспомощностью. Как же ему смотреть в глаза Эльзе?
Внезапно злость наполнила все существо юного стажера, он ощутил себя зверем, загнанным в клетку. И желание мщения вспыхнуло в его груди. Он уже потянулся к Фалалею, чтобы поделиться с другом страшной догадкой, но вовремя передумал и сдержался.
Нет, если кому-нибудь из коллег-журналистов можно сказать о своих ужасных подозрениях, то только Мурину. Тот не болтун, мужчина сильный, поймет, поддержит, а если потребуется, то и разубедит. Но где сейчас Мурыч?