Тогда ему казалось, что он умрет. Его первое знакомство опиумными каплями осталось одним из самых мерзких переживаний в его жизни. До утра его жестоко рвало. Ему казалось, что за ним следят, что за ним вот-вот придут и убьют. Кто и зачем — он не знал, но ощущение неминуемой мучительной смерти отступило только под утро. Девушка сидела рядом с ним, гладя по спине и постоянно говорила — кажется, рассказывала какие-то истории, над которыми сама же и смеялась, переливчато и высоко. Он что-то отвечал ей, пытаясь объяснить, что не хочет умирать, и что на Альбионе ничего другого ему не останется, потому что все аристократы — дети этого города, и город их пожирает.
Кажется, она отвечала ему, что Мери — совершенная дурочка и не может, не разбив, донести чашку от стойки до спальни…
Утром Уолтеру было мучительно стыдно, а такого похмелья, как в тот день, у него не случалось ни до, ни после. Но за тошнотой, головной болью и тусклым светом, который вливался в глаза раскаленным свинцом, поблекло увиденное в пыточной.
Но сейчас у него не было ни опиумных капель, ни виски, ни девушки, которая рассказывала бы глупые истории.
Тревога ввинчивалась в виски, вливаясь в сознание морозящими волнами. Эльстер, в чьей бездушности его так усиленно убеждали, отчаянно боялась этих людей. Сжимала его ладонь тонкими, холодными пальцами, и в глазах ее застывал золотой ужас. Чего она боялась? Смерти? Или того, от чего сбежала в Лигеплаце, зная, что смерть милосерднее ее нынешней судьбы?
Он не знал, что с ней. Если ее найдут — его не будет рядом. А еще теперь и жандармы, и Унфелих точно знают, что Эльстер ему не безразлична.
— Ты всегда был дураком, Уолтер. Им и остался. Из-за тебя род Говардов будет продолжать отродье шлюхи Скалигеров, — раздался из темноты тихий голос. Джека? Отца? А может быть, его собственный?
Уолтер закрыл глаза. Спустя несколько секунд что-то коротко лязгнуло.
— Подождите! — сам не зная, зачем, крикнул он, бросившись к двери.
Конечно, никто ему не ответил. На полу он нашел мятую жестяную тарелку. Принюхался к содержимому и понял, что есть он это не станет. Голод отступил, скрывшись за тошнотой. Уолтер даже не мог определить, что лежит в тарелке, а прикасаться к источнику запаха руками из простого любопытства не захотел.
Отхожее место располагалось в углу камеры. Он усмехнулся — камеру можно было назвать элитной, дыра в полу была плотно закрыта тяжелой плитой, которая поднималась нажатием ноги. В дыру он и отправил содержимое тарелки. Вернув ее под дверь, Уолтер тяжело опустился на пол. Руку наполняла монотонная, тяжелая боль, резко простреливающая при любом движении. Голод усилился, отдаваясь резью в животе и тошнотой. Пришлось сделать еще несколько глотков воды, чтобы хоть немного успокоить его.