Аристократам не связывали рук за спиной, не выталкивали на эшафот истерзанными и униженными, позволяя толпе насладиться торжеством справедливости. Альбион не позволял унижать своих любимых детей даже перед закланием.
На Джеке была такая же белоснежная рубашка, черный жилет и изумрудный платок. Платок он снял только перед виселицей и отдал патеру Морну. Уолтер видел, как старик плакал, принимая его. Джек улыбнулся и что-то сказал ему, указав на палача. Мягко выставил руки перед собой в успокаивающем жесте.
Джек казался почти счастливым.
Уолтер, сам того не замечая, медленно развязал и снял с шеи платок, убрав его в карман.
Может, есть какое-то милосердие в вере Белого Бога. Его дети попадают в Ночь, если грешили при жизни, и в вечное Утро, юное и чистое, если умерли с незапятнанным сердцем и легкой совестью.
Но Спящий давал своим Снам короткий срок. Может быть, они вернутся в следующем Его Сне, как раз за разом повторяли об умерших скорбящие. «Да приснится он в следующем Сне». А может быть, придут другие образы, другие люди и другие миры. Сон абсурден, недолговечен и в этом его неуловимая прелесть и главная трагедия.
Джек не встретит свою Кэт — он верил в Спящего всю жизнь. Они расстались навсегда, и с этим он не смог смириться, решившись на это святотатственное преступление — не только пойти против семьи, но и против Его воли.
Кэт отмерили недолгий срок, яркий и теплый, полный любви ее семьи, а потом — молодого мужа. Джек снился Спящему ненамного дольше.
Уолтер смотрел, как он становится в центр эшафота, в место, отмеченное алым крестом.
Толпа за его спиной волновалась — жандармы, стоявшие по периметру и среди людей, заставляли их молчать, сдерживая выкрики и попытки швырнуть чем-нибудь в осужденного. Но Уолтер чувствовал ненависть этих людей, общую, единую, злорадную ненависть, черную и липкую, как туман Альбиона. Он дышал этой ненавистью, не надевая маску, отравлял себя ею, и не прятал собственного изумрудно-зеленого взгляда.
Сегодня он такой же, как Джек. Сегодня он в последний раз настоящий Говард, зеленоглазый и безумный, с режущим накрахмаленным воротом и прямой спиной.
Сегодня Уолтер Говард тоже умрет.
Альбионский туман все-таки начал сгущаться над площадью. Уолтер успел с раздражением подумать, как не вовремя это произошло, и только потом понял, что никакого тумана нет. Он вытер глаза рукавом, оставив влажный след на белоснежной манжете. «Это последние слезы», — пообещал он себе, ненавидя себя за слабость.
Но железный стержень, словно заменявший ему позвоночник все эти годы, ломался в этот момент. «Должен». «Приличия». «Этикет». «Говард, Говард, Уолтер Говард, наследник альбионского рода!..» — все расползалось хлопьями ржавчины.