— Вы…
— Я же говорил, что найду вас. Неужели вы действительно надеялись уйти?
Он чувствовал, как ужас медленно застегивает ледяные кандалы на запястьях и затягивает удавку на шее. Нужно было что-то говорить. Делать. Броситься на него, попытаться убить — но он не мог.
Может быть, потому что понимал, что раз Унфелих стоит здесь — в соседнюю спальню он уже зашел.
— Где она? — просипел он, зачем-то вставляя в брюки ремень. Он спал не раздеваясь, на случай, если придется бежать.
Не пришлось.
— В соседней комнате, очевидно. Где я ее оставил, — ответил он, и на его лице не отразилось ни единой эмоции.
— Жива? — только и смог спросить Уолтер.
— Не знаю, — пожал плечами Унфелих, отходя в сторону.
Он бросился в коридор.
Дверь спальни Эльстер не была выломана — аккуратно приоткрыта и в темноту коридора лился желтоватый свет прикроватной лампы.
«Нет-нет-нет», — бестолково бились в сознании бесполезные слова.
Она лежала поперек кровати, вытянув руку к двери, не успев даже сбросить одеяло, насквозь пропитавшееся красным. В широко раскрытых глазах застыл ужас.
Даже в смерти они оставались золотыми — совсем не как в прошлых его кошмарах.
И эта деталь, собственный ужас от произошедшего и тяжелый запах крови, мешающийся с морским ветром, врывавшимся в окно, окончательно убедили его в реальности происходящего.
Абсурдной, жестокой и несправедливой. Такой, какой реальность всегда и была.
Он подошел к кровати, опустился рядом на колени, все еще не в силах поверить в то, что видит.
— Эльстер?.. — тихо позвал он, сжимая ее руку.
Она была теплой, и в первую секунду надежда, глупая, но яркая и болезненная наполнила его душу, словно взрыв. Но ее тут же сменило отчаяние — проклятые протезы имитировали тепло человеческой кожи. Протез не знал, что хозяйка умерла, продолжая нагревать имитацию.
Уродливая рана чернела на ее спине.
«Шрам получится некрасивый, она расстроится», — мелькнула глупая мысль.
Не будет никакого шрама.
Кровь еще вытекала редкими толчками, будто в такт слабому дыханию.
— Девочка… — с отчаянием прошептал он, касаясь ее лица.
Он не стал подхватывать ее на руки, как это делали герои глупых романтических книг, которые он читал в прошлой жизни — понимал, что сделает больно. Только гладил мягкие, мокрые волосы и чувствовал, как его собственная жизнь вытекает вместе с ее кровью.
Посеревшие губы шевельнулись, будто она пыталась что-то сказать. Ужас пропал из ее глаз, осталась только обреченная тоска и слезы — редкие, никак не проливающиеся и словно тоже причиняющие страдания.
Зажглось неуместное воспоминание — зачеркнутые строчки в дневнике Джека. «Простите меня».