Механические птицы не поют (Баюн) - страница 264

— Вы…

— Я же говорил, что найду вас. Неужели вы действительно надеялись уйти?

Он чувствовал, как ужас медленно застегивает ледяные кандалы на запястьях и затягивает удавку на шее. Нужно было что-то говорить. Делать. Броситься на него, попытаться убить — но он не мог.

Может быть, потому что понимал, что раз Унфелих стоит здесь — в соседнюю спальню он уже зашел.

— Где она? — просипел он, зачем-то вставляя в брюки ремень. Он спал не раздеваясь, на случай, если придется бежать.

Не пришлось.

— В соседней комнате, очевидно. Где я ее оставил, — ответил он, и на его лице не отразилось ни единой эмоции.

— Жива? — только и смог спросить Уолтер.

— Не знаю, — пожал плечами Унфелих, отходя в сторону.

Он бросился в коридор.

Дверь спальни Эльстер не была выломана — аккуратно приоткрыта и в темноту коридора лился желтоватый свет прикроватной лампы.

«Нет-нет-нет», — бестолково бились в сознании бесполезные слова.

Она лежала поперек кровати, вытянув руку к двери, не успев даже сбросить одеяло, насквозь пропитавшееся красным. В широко раскрытых глазах застыл ужас.

Даже в смерти они оставались золотыми — совсем не как в прошлых его кошмарах.

И эта деталь, собственный ужас от произошедшего и тяжелый запах крови, мешающийся с морским ветром, врывавшимся в окно, окончательно убедили его в реальности происходящего.

Абсурдной, жестокой и несправедливой. Такой, какой реальность всегда и была.

Он подошел к кровати, опустился рядом на колени, все еще не в силах поверить в то, что видит.

— Эльстер?.. — тихо позвал он, сжимая ее руку.

Она была теплой, и в первую секунду надежда, глупая, но яркая и болезненная наполнила его душу, словно взрыв. Но ее тут же сменило отчаяние — проклятые протезы имитировали тепло человеческой кожи. Протез не знал, что хозяйка умерла, продолжая нагревать имитацию.

Уродливая рана чернела на ее спине.

«Шрам получится некрасивый, она расстроится», — мелькнула глупая мысль.

Не будет никакого шрама.

Кровь еще вытекала редкими толчками, будто в такт слабому дыханию.

— Девочка… — с отчаянием прошептал он, касаясь ее лица.

Он не стал подхватывать ее на руки, как это делали герои глупых романтических книг, которые он читал в прошлой жизни — понимал, что сделает больно. Только гладил мягкие, мокрые волосы и чувствовал, как его собственная жизнь вытекает вместе с ее кровью.

Посеревшие губы шевельнулись, будто она пыталась что-то сказать. Ужас пропал из ее глаз, осталась только обреченная тоска и слезы — редкие, никак не проливающиеся и словно тоже причиняющие страдания.

Зажглось неуместное воспоминание — зачеркнутые строчки в дневнике Джека. «Простите меня».