Он подавился словами «прости меня», они вдруг показались ему отвратительными, до тошноты эгоистичными, а поступок малодушным — просить у умирающей прощения, облегчать собственную участь вместо ее.
Губы снова беззвучно шевельнулись. Он прочел два слова — собственное имя и «больно».
Унфелих был где-то рядом. Уолтер чувствовал его присутствие, но не оборачивался.
— Я хотел, чтобы ты была счастлива, — прошептал он, кончиками пальцев вытирая слезы и кровь с ее лица. — Я никого так не любил. И уже не буду любить. Приснись Спящему в следующем Сне и пусть в нем не будет страданий. И пусть тебя бережет кто-то, кто справится лучше меня.
Он нащупал ледяную рукоять револьвера, лежавшего под подушкой. Эльстер смотрела полными отчаяния глазами и ее пальцы редко слабо вздрагивали, будто она пыталась дотянуться до него. Он сжал ее левую руку правой, чтобы она почувствовала живое прикосновение. Коснулся поцелуем ледяных губ, на которых застыл вкус соли и железа.
А потом встал и выстрелил ей в висок, навсегда погасив с золотое сияние глаз.
Он успел заметить, что перед выстрелом раздалось два сухих щелчка. Не закрывая глаз, он прижал дуло к собственному виску. Отсчитал восемь щелчков и опустил оружие.
Унфелих подошел к нему, ошеломленно стоящему над кроватью. Уолтер все силился поверить в то, что сейчас произошло, но никак не получалось.
Это не могло происходить на самом деле.
Теплые сильные пальцы забрали револьвер из его рук. Он, вздрогнув, обернулся.
— Что же вы стоите? — с трудом выдохнул он.
Уолтер знал, что должен чувствовать ненависть, но ее почему-то не было.
— Мне нет нужды убивать вас, герр Говард, — тихо сказал Унфелих, пряча его револьвер в карман форменного пальто. — Вы нам не нужны. Вы сумасшедший — вам все равно никто не поверит. Убили свою любовницу. Скоро за вами придут, будут судить и, скорее всего, повесят. Как безумного убийцу и лигеплацкого Потрошителя.
— Это вы убили ее…
— Мы оба знаем, что это неправда, — мягко сказал он. — Советую вам дождаться жандармов. Девочку в соседней комнате я, разумеется, не трогал. Вы ведь не хотите, чтобы она себе навредила?
Что-то странное почудилось в его словах, но Уолтер был слишком ошеломлен болью, чтобы думать.
Словно раскаленный свинец, она наполняла все его существо, не давая ни пошевелиться, ни отвести взгляда от тела на кровати.
Все, что осталось — пустая оболочка, окровавленные простыни.
Испорченный механизм. Разбитая чашка.
Что она видела в жизни кроме насилия и грязи? Короткую, бестолковую любовь с человеком, который не смог ее спасти?