Так вот – надо принять решение, отказаться играть и отзвонить Струве, чтоб не приходил. К тому же перепутано время, спектакль начинается а 17.00, а Игнатьев назначил нам свидание в 20.00. Домашние мои спят. Я попытался вчера набрать Москву, и ничего у меня не получилось в трех автоматах. Кто-то сильно не хочет этой связи.
Таня Краснопольская плачет. – Я могу ему простить только из-за его возраста, никакая гениальность не дает права так разговаривать. Если он достиг таких высот, он должен быть снисходителен к людям, стоящим ниже его. Можно по-человечески объяснить, мол, ребята, так и так, извините, так получилось, а не вроде того, что сваливайте отсюда…
– Кто это сказал?
– Любимов.
Я боялся, что тирада относится к Глаголину. Значит, они «вышли» на Любимова, идиоты, значит, Любимов это сказал. И пришлось мне Танюхе после тяжеленного спектакля объяснять, кто такое Любимов, какими советами пренебрег Валерка в начале взаимоотношений, как напрасно он лез к нему с разными предложениями – для него он быстро выявился как очередной трупоед, человек-паразит, сам по себе ничего не представляющий, пустой, но с большими претензиями: вы не выполнили, вы нарушили… (про Глаголина). Я его предупреждал – он пошлет на три буквы, и дело с концом. Так и получилось. Их выселяют из гостиницы и пр.
1. Туалетная бумага.
2. Сережин дневник.
– Я не работаю в совковых театрах. Встать, сесть… Я буду выкарабкиваться. Лили! Я предлагаю сыграть первый акт «Бориса»… из-за одного вечера все с ног сбились. Нет. Видели «Годунова»? Хорошо, не прини
мается… Ансамбль приехал всё-таки… а не на двоих.
Вчера.
– Все пишут мемуары… эссе… один работает, все пишут диссертации – кормятся. Я называю их трупоедами. Это не относится к присутствующим, извините, Валерий Сергеевич.
– Совершенно не относится… я не пишу мемуаров… их будут писать мои дети по моим материалам… если я не сожгу свои записи.
На занавес. - Я нарочно болтаю, чтоб рассчитать время. Чихаю. Получасовой разговор Никиты, и вся картина ему ясна – откуда убегают животные, там не растут растения.
Никита, оторвясь от микрофона, Любимову. – Я знаю ваш текст наизусть.
Любимов гладит его по голове. – Переводите меня, как Брежнева и Горбачева, – исправляя и совсем не то.
– Я встану на «Слонов» на колени перед вами, за разами.
– Вырывайте сами микрофон, насколько вы способны.
– Уникальная компания, которая называлась худ
советом. Дм. Дм. Шостакович! Шнитке и т. д.
Господи! Спаси и сохрани. Я робко попросил Любимова освободить меня от спектакля.
– Нет, не могу я тебя освободить. Кто-нибудь при