Так и пошли, все на юг да на юг, придерживаясь прибрежного затишка, благо и льдины не встречались на пути судна: восточный ветер успел взломать их и без следа разметать по необъятной шири штормового Баренцева моря. А миновав траверс острова Междушарского, взяли правее, взяли правее, на юго-запад, чтобы как можно скорей завершить последний переход до Колгуева, где считай, почти уже дома.
Отстояв очередную вахту, Маркевич не завтракая отправился в каюту, стянул сапоги с натруженных ног и не раздеваясь повалился на диван. Он ничего не хотел сейчас — ни есть, ни думать, ни разговаривать, а только спать, хоть ненадолго уснуть впервые за все эти бессонные штормовые дни и ночи. Казалось, стоит коснуться головой подушки, и сон немедленно навалится на него всею своей непробудной тяжестью. Но проходили минуты за минутами, а сознание не угасало, с обостренной ясностью отмечая привычный ритм работающей главной машины, чьи-то шаги за дверью в коридоре, чьи-то голоса в соседних каютах. Злясь на себя за неспособность забыться, Алексей ворочался с боку на бок, старался улечься поудобнее, и вдруг будто услышал вопрос, будто произнес его кто-то невидимый, находящийся здесь же в каюте:
— А собственно, какое отношение имеет открытое партийное собрание к капитану Ведерникову? Настолько ли виноват капитан, чтобы его поведение стало предметом обсуждения на партийном собрании? Какие обвинения можем мы выдвинуть против него?
Прошлой ночью, на мостике, доводы Симакова казались вполне логичными. Мерзко вел себя Борис Михайлович во время ремонта судна в Лае: взвалил весь ремонт на экипаж, а сам сказался больным, пришел, когда все было кончено. Так же мерзко пытался он поступить и с тральщиками в Карском море, и кто знает, что было бы, если бы на помощь не подоспел «Красин». «И в караване не лучше. Я, а не он, дважды обращался к командору, просил выделить боевой корабль для сопровождения „Коммунара“ в автономном плавании, однако ответа так и не получил. Нам пришлось уйти на свой страх и риск, и мы ушли вопреки воле Ведерникова. Но кто докажет, кто сможет доказать его неблаговидную роль во всех этих историях? Я?..»
Алексей беззвучно рассмеялся. Правы будут люди, если подумают, что старпом хочет подсидеть командира, выдвинуться за его счет. Ты же знал, Алексей Александрович, о его мнимой болезни во время архангельского ремонта, а ни слова никому, даже Глотову, не сказал о симулянте. Хотел показать себя — вот, мол, какой я замечательный старший помощник! Сам все сделаю, обойдусь без капитана! И тогда, в Карском море, о подделке в вахтенном журнале смолчал, — мол, не стоит выносить сор из избы. И теперь, в караване, если бы не Симаков, не его решительность и настойчивость, ты бы тоже не посмел принудить Ведерникова уйти в автономное. Так какое же право имеешь ты, ты лично выступать на партийном собрании с обвинениями против Бориса Михайловича? Как приспичило — сразу «я не я, я хороший, а он во всем виноват»? Эх, Алексей Александрович, далеко тебе до Симакова. Мягкотелый ты, нерешительный, а еще точнее — хлюпик, как любит говаривать о таких Егор Матвеевич Закимовский. Потому-то, как видно и личная жизнь твоя складывается так безалаберно и несклеписто. Потому-то, быть может, и с Мусей не сладилась она. Тридцать второй год, а — ни дома у тебя, ни семьи, ни своего пусть маленького, но настоящего личного счастья.