Только на мгновение растерялся Маркевич, невольно повел глазами вокруг, надеясь увидеть капитана, услышать его приказание. Но вместо Ведерникова встретил нетерпеливые, полные тревожного ожидания глаза второго помощника, заметил за стеклом рулевой рубки перекошенное лицо штурвального и как бы со стороны увидел самого себя, старшего помощника, единственного человека, от которого весь экипаж ожидает спасения судна и людей. И сразу, словно отбросив сомнения и растерянность свою, подошел к машинному телеграфу, взялся за ручку его и, передвинув стрелку на самый полный вперед, крикнул Лагутину:
— В руль! Держать точно по ходу волн! Не уклоняться ни на волос!
Видно было, как при взлете кормы шевелятся, передвигаются громоздкие ящики на палубе, как время от времени отваливаются от них искромсанные трением доски. Видно было, как прогнулся фальшборт под напором ящиков, готовый вот-вот разорваться на стальные клочья. «Пускай, — упрямо думал Алексей, — все равно сейчас не закрепишь. Только бы волны не били по грузу. Только бы Сеня держал по ходу волн. Может, выскочим: ведь Колгуев уже недалеко…»
Судно пошло ровнее, без рыскания из стороны в сторону, попутный ураганный ветер подгонял его, помогая работе машины, и волны, догнав пароход, не рушились больше на корму, а лизали ее своими гребнями, бутылочно-белой пеной растекались по поверхности палубного груза. Ящики тоже как будто двигались меньше. А может, их заклинило один о другой?
И когда в ненастных вечерних сумерках далеко по курсу открылась, наконец, черная полоска острова Колгуева, Маркевич подумал, что самое страшное, пожалуй, осталось позади.
Он поднес к губам свисток, решив вызвать в руль, на смену Лагутину, матроса, но не свистнул, увидав, как из будки на правом крыле мостика вышел и направился к трапу Григорий Никанорович Симаков.
…Часа два спустя, обогнув выдающийся в море мыс Русский Заворот, «Коммунар» вошел в затишек, где волнение почти сразу прекратилось и наступила тишина: ни воя ветра, ни рева волн вокруг. Лагутин стоял рядом с Маркевичем, глядя на приближающийся берег, и на потрескавшихся от соленых брызг губах его все еще бродила то ли счастливая, то ли удивленная улыбка.
— Сходи к капитану, Семен, — попросил Алексей, — скажи, что сейчас будем становиться на якорь.
— А ну его! — сразу помрачнел штурман. — Не пойду.
— Почему?
— Опять зарычит. Я ж до того, как тебя будить, к нему сунулся, а он так турнул… «Оставьте, — кричит, — меня в покое, я болен!» Иди лучше ты сам.
— Что ж, схожу, — усмехнулся Маркевич. — Посмотрю, что у него за болезнь. Бери помаленьку к берегу, там и якорь отдадим.