За спиною, внизу, что-то тяжко и глухо бухало в запертую дверь. Бьют в нее, выламывают бревном. Зазвенели, посыпались осколки стекол в фонарной башне: снизу ударили из автоматов. Василий Петрович пригнулся, руками защищая лицо от осколков. Успеет ли помощь? И с тоскою подумал: «Не успеть, не добежать…»
Он пригнулся еще ниже, к самому полу, увидав, как от двери в разные стороны брызнули злые щепки. Били в упор, и пули щелкали по выбеленным стенам круглой комнатушки, барабанили по металлическому корпусу фонаря.
Слабо охнув, Василий Петрович схватился за грудь и начал медленно опускаться на каменные плиты пола. Боли не было, не было жалости к себе… Была глухая тоска, что вот — ухожу, темнеет в глазах, дышать нечем, а ни одной души рядом, — только иоре вокруг ревет, родное море…
Собрав последние силы, волоча свое уже полумертвое тело, он отполз на руках подальше от двери и, макая мозолистый, заскорузлый палец в горячую кровь на груди, кое-как вывел на выбеленной стене: «Коровяченко привел немцев. Отомсти за меня, сынок…»
Сел, привалился широкой спиной к стене, закрыв последний привет любимому человеку. И не видел, как все еще ярко и гневно пылает фиолетовый луч маяка, прорезая кинжальными вспышками ранний сумрак короткого зимнего дня. И не слышал, как стонет и плачет ревун, зовя на помощь…
Отголосок недавнего шторма — крупная мертвая зыбь провожала «Коммунар» до самого наступления ночи. Маслянисто-синие, без морщин и без гребней волны, как на гигантских качелях, подбрасывали пароход, равномерно и плавно раскачивая его с борта на борт. Но такая качка даже судну не имеющему бортовых килей, не страшна.
Ночь лежала над морем звездная, тихая-тихая, и в этой ночи «Коммунар» без единого проблеска света на борту казался огромным призраком, невесомо несущимся по волнам.
Ведерников так и не выходил из своей каюты, — ни во время стоянки у острова Колгуева, ни теперь, когда судно совершало последний переход до горла Белого моря.
Капитан заболел. Заболел, и все: какой спрос с больного? И какое больному дело, что стрелка барометра продолжает дрожать совсем рядом со штормовой отметкой?
Стоило в полночь судну отойти подальше от прикрытия высоких новоземельских гор, как ветер с новой силой обрушился на него. Борис Михайлович ждал, что Маркевич вот-вот прибежит в каюту, позовет на мостик, на помощь.
Он даже не раздевался в ту ночь, а так и уснул поверх одеяла, и во сне ожидая зова. Но его не позвали, не попросили ни о чем, будто и не было капитана на борту «Коммунара». И проснулся он не от тревожного голоса посланного за ним матроса, а от странной неподвижности и поразительной тишины, царившей на корабле.