— Нам с тобой не время терять. Хочешь жить — отвечай, а нет… — и похлопал ладонью по автомату.
— Жить, конечно, любому охота, — сгорбившись так, будто невмоготу стоять, с подчеркнутой стариковской покорностью ответил Котлов. — Спрашивайте, ваше благородие. Что знаю — все скажу.
— Так-то лучше, — ухмыльнулся Коровяченко и, перебросившись с одним из пришельцев непонятными фразами, спросил: — что за судно здесь было? Куда пошло?
— Это ж рейсовый пароход, — и глазом не моргнул Петрович. — Из Архангельска. Бочкотару на рыбные промыслы возит, соль, продукты в рыбацкие становища… В Бугрино был, здесь, на Колгуеве. Ну, а в бухте от шторма отстаивался: шторм-то вон какой бушевал…
— Ты короче, короче! Куда они пошли?
— Да. видать, к острову Белому. Льдов-то нет на море, штормом их разогнало, вот и пошли, покуда можно. Там, чай, люди тоже снабжения ждут.
— А не врешь?
— Что вы, ваше благородие, они же давеча в Бугрино выгружались. Не верите — можете в поселке справиться.
— Хватит! Запомни старик: ход у нас — дай бог всякому. Не догоним судно — пеняй на себя. А теперь, пойдешь с нами.
— Это куда же? — притворно охнул Котлов. — На подводную лодку?
— Собирайся. Живо! — и Коровяченко приподнял автомат.
— Я не долго, я мигом, — Петрович затопал по комнате, суматошно тыкаясь по углам. — Вот только обутки сменю, сапоги у меня насквозь мокрые…
Выжидая, оттягивая время, он вытащил из рундука малопоношенный флотский бушлат, отутюженные черные брюки, опустился на низенькую разножку и принялся с трудом стягивать тяжелые сапоги-бахилы. «Что делать? — стучало в голове. — Как уйти от них, как?» Нет сомнения. Что и немецкую лодку загнал к Колгуеву тот же недавний шторм. Отстоялись, зарядили аккумуляторы, а теперь решили догнать и потопить «Коммунар». Для того его и забирают с собой: чтобы не успел добежать в Бугрино, предупредить Олешу по радио. Да, для того и берут. Что же делать?..
И вдруг вытянулся во весь рост, закричал, указывая трясущейся рукой на окно по левую сторону от Коровяченко:
— Матросы идут, краснофлотцы!
Только на мгновение повернулись пришельцы к окну, а Василию Петровичу большего и не надо. Гулко хлопнула, словно выстрелила, тяжелая дверь маяка, взвизгнул литой засов — и все: не чувствуя тяжести прожитых лет, старый моряк, прыгая через две ступеньки, помчался наверх, в выбеленную комнатушку — фонарную. Позади на дверь, обрушился град яростных ударов, но — стучите, дьяволы, молотите, пока не изобьете в кровь свои кулаки!
Он захлопнул и дверь фонарного помещения и тоже задвинул засов на ней до отказа. Сердце билось с тяжелыми перебоями, гулко, до звона в ушах, но не от волнения, не от страха, а от радостного и окрыляющего ощущения победы. Привалив к двери тяжелый дубовый стол, Петрович шагнул к рубильнику и ударом ладони выключил его. Нет, не зря он все время оберегал аккумуляторы от сырости, не напрасно каждое утро до мельчайших деталей, до самых крохотных винтиков проверял и осматривал мудреное фонарное хозяйство маяка. Фонарь вспыхнул сразу гигантским голубым лучом, и сразу пронзительный, оглушающий вой ревуна-сирены заполнил все — и крошечную белую комнатку, и покрытый зимним снегом остров, и необъятное, беспредельное море вокруг. Что, проклятые, взяли старого боцмана? Потопили Олешу? Нет, паразиты, и вам не уйти от кары, не сбежать, потому что не больше как через час на вой ревуна из Бугрино прибегут наши люди!