Борис Михайлович не обратил внимания на это «все», с ударением произнесенное Лагутиным. Сказал еще суше, еще угрюмее:
— Вахтенного выставить на полубак: не мирное время, всякие встречи могут быть… На палубах не курить. И пошлите проверить заглушки на иллюминаторах. Распустились!..
Он ждал привычного «Есть!» — и не дождался. Вместо этого штурман с преувеличенной бодростью поспешил заверить:
— Да что вы, разве одним вахтенным в такой обстановке можно обойтись? И на полубаке стоит, и на юте, и на спардеке по обоим бортам наблюдатели. Алексей Александрович еще у берегов Новой Земли распорядился. Круглые сутки ведем наблюдение…
Уважительное «Алексей Александрович» резануло слух, и, чтобы не вспылить, Борис Михайлович повернулся, направился в штурманскую рубку. Мельком взглянул на карту, разожженную на просторном столе, а руки сами собой потянулись к вахтенному журналу. Раскрыл, принялся читать все, что записывали штурманы в последние дни.
«… сказался больным… предоставив судно и экипаж на произвол стихии… после… оказался совершенно здоров».
Точно кипятком обдало с головы до ног! Хлопнув журналом по столу, Ведерников выскочил из рубки и, забыв о недавней своей болезненной хрипотце, заорал в темноту ночи:
— Старпома ко мне! Немедленно!
— Не могу, — появился рядом Лагутин, — закрытое партийное собрание началось. Григорий Никанорович всех коммунистов собрал. А что случилось?
Лишь в каюте Борис Михайлович начал постепенно приходить в себя.
И такая беспомощная растерянность навалилась на него, что задрожали руки, подогнулись колени: погубят! Пошатываясь, как во время качки, добрел до кровати и рухнул ничком, зарылся лицом в подушку.
* * *
Маркевич возился в каюте, укладывая вещи в чемодан, — до горла Белого моря оставалось не более двух часов хода, — когда распахнулась дверь и Яблоков неестественно громко крикнул:
— Самолет!
Сорвав с вешалки шинель, Алексей бросился наверх. Он не удивился увидев на мостике Ведерникова: утром Семен успел рассказать о своем ночном разговоре с капитаном. Обрадовался, заметив парторга в будке на правом крыле. Григорий Никанорович стоял, подняв к ушам развернутые рупорами ладони, и лицо его показалось окаменевшим от напряженной сосредоточенности. Капитан тоже вслушивался, приоткрыв рот, а третий помощник медленно поводил головой из стороны в сторону, стараясь определить, откуда доносится этот тонкий, прерывистый зуд, похожий на надоедливый комариный писк.
Небо опять было покрыто серовато-белыми высоко плывущими облаками, и только в одном месте виднелся голубой просвет. Гул как будто слышался с той стороны, и Маркевич уставился глазами на это «окно», почти уверенный в том, что самолет может появиться именно в нем.