— Ничего я сказать тебе, парень, не могу, — покачал Василий Васильевич головой, — потому что и сам толком не знаю. Нутром своим, сердцем своим, хоть убей, а чую: договоры, разговоры немцев о мире — пустое, бумажки. Кто-кто, но мы-то с тобой на собственной шкуре испытали в Испании цену обещаний фашистов. Помнишь Пепе, Димуса, Кабалеро? иА они ведь всего лишь ученики, выкормыши гитлеровские: и рангом пониже, и тоном пожиже.
— Значит…
— Пока мир. Но и розовые занавесочки, как у Бурмакина, давно пора с глаз долой. Тому и партия нас учит, товарищ Маркевич, того и собственная совесть требует от каждого из нас. Впрочем, хватит: поживем, увидим, как дальше обернется. Скажи лучше, вам большой ремонт нужен?
Ответить Алексей не успел: распахнулась дверь, в кабинет вкатился Петр Павлович и, отвесив галантный мушкетерский поклон, пригласил:
— Очаровательные дамы ждут мудрых тактиков и стратегов к столу. Плиз, месье, шевелитесь быстрее!
Алексей обрадовался, когда Нина Михайловна усадила его рядом со своей сестрой. Но радость тотчас померкла, едва поймал он себя на мысли, что девять лет назад вот так же сидел за этим столом с другой девушкой… Как не похожи они, какою далекой и… чужой кажется сейчас та, другая! Отчетливо, будто наяву, возникло на мгновение лицо Муси таким, каким было оно в тот давнишний вечер: холеное, красиво-изнеженное, с раз навсегда заученной улыбкой «кинозвезды», с черной челкой, ниспадающей на матово-смуглый лоб, с насмешливо приподнятыми черными бровями и чуть презрительной гримаской, таящейся в уголках неестественно красных губ. Даже глаза ее увидел Алексей — непроницаемые, как вода в лесном омуте, без выражения, без чувств. Даже голос услышал: манерный, неживой…
— Неужели вы всегда так? — негромко спросила Таня, возвращая Маркевича к действительности. — Даже на своем корабле?
— Простите, — виновато улыбнулся он. — А что?
— Сидите, молчите, думаете и не видите ничего, кроме своей тарелки. Всегда?
— Нет, я могу и другим быть. И бываю другим…
— Значит, я все-таки мешаю вам? Мешаю кушать, нагоняю тоску своим соседством.
— Ну что вы, Таня, зачем же быть жестокой! Просто устал я, и вот — хандра.
— Вам приходится много работать? — в ее голосе звучало участие. — Я знаю, Вася говорил мне, как не легка жизнь на корабле.
— Если бы только на корабле! — с невольной горечью вырвалось у Маркевича. Но спохватившись, что может нечаянно выдать себя, он изменил тему разговора, спросил: — Вы долго пробудете в Архангельске?
— Нет, не долго, — Таня слегка вздохнула. — Я ведь только на майские праздники Приезжала к Нине, давно пора возвращаться в институт, но не повезло: простудилась, и вот — сижу. Теперь уже скоро, день-два и уеду. А жаль: мне нравится ваш город, Алексей Александрович.