— Нельзя, — решительно помотал головой молоденький лейтенант с обгоревшими бровями и ресницами на воспаленном лице. — Пускать никого не велено.
— Да поймите же, — почти искренне взмолился Маркевич. — Я только что с моря. У меня там… дочь и жена…
В глазах лейтенанта мелькнуло сочувствие, жесткое лицо стало мягче.
— Дочь? Иди, моряк, иди…
Сдерживаясь, чтобы не припустить бегом, Алексей быстро зашагал по знакомой, не раз хоженой улице к повороту, за которым начинаются дома Совторгфлота. Страшная, потрясающая тишина стояла теперь вокруг: ни человека, ни голоса человеческого, только густой и удушливый запах недавнего пожарища над землей. На улицу выскочил грузовик с покрытым брезентом кузовом, промчался мимо. Двое красноармейцев, поддерживая под руки плачущую старуху, осторожно и медленно увели ее в ворота какого-то дома. Подходя к перекрестку, Маркевич приготовился увидеть развалины зданий, обгорелые стены без крыш над ними, быть может, не убранные еще трупы. А повернул за угол, — и остановился, прирос к месту, пораженный открывшимся зрелищем.
Он помнил эту улицу. Как живая стояла она перед его глазами: длинный ряд двухэтажных домов, срубленных в лапу из толстых сосновых бревен… В любое время на ней бывало шумно от множества детских голосов, от игры патефонов в распахнутых к солнцу окнах. Идешь, бывало, и чуть не на каждом шагу приходится отвечать на приветствия друзей-моряков, живущих в этом квартале. Тут и Сааров жил. И семья Бурмакина. И Люба, и Коля Ушеренко…
Черное поле пожарища и смерти лежало сейчас на месте недавних домов, и на поле этом, как скорбные памятники погибшим, лишь кое-где вздымались к небу закопченные печные трубы. Горькая гарь сжимала горло; а может, рыдания рвались из груди? То там, то тут в безмятежных солнечных лучах еще курятся струйки голубоватого едкого дыма, виднеются искореженные огнем спинки кроватей, ведра, черепки посуды — все, что осталось от обжитого и уютного человеческого жилья.
Медленно побрел Маркевич вдоль пожарища, нервами, мозгом ощущая мертвый хруст углей под ногами. Это было похоже на страшный, на кошмарный сон: проснусь, — и все сразу исчезнет.
— Вы тоже тут жили, дяденька? Своих ищете?
Алексей вздрогнул, оглянулся. Перед ним стояла девочка лет десяти, худенькая, хрупкая, с серым от налета сажи лицом, с недетским выражением покорной обреченности в сухих глазах. Тонкие руки, как плети, свисают вдоль тела. В левой крепко зажат испачканный в пепле чепчик, какие шьют для грудных младенцев. Пальцы правой собраны в тугой кулачок.
Не дождавшись ответа, девочка сказала ровным, без интонаций, голосом: