Многое, очень многое успел Маркевич и продумать, и прочувствовать за эти дни. Никто на судне не знал о его ночном разговоре с парторгом, а сам Григорий Никанорович ни разу не вспоминал о нем. На следующее после их разговора утро старший механик опять стал таким же, каким был всегда: молчаливым, немножко застенчивым, погруженным как будто только в свою работу. Но уж так почему-то всякий раз получалось, что стоило Алексею на минуточку ослабить внимание, поубавить энергию, как парторг оказывался рядом.
Может быть это и смешно, но такая поддержка делала Маркевича и вдвойне, и втройне сильнее. По-иному воспринимал он теперь и слова Глотова о молодости и неопытности своей. В самом деле, какой из него капитан, если нет еще наиболее главного, основного: умения работать с людьми? И чем больше думал об этом, тем больше убеждался: не будь на судне такого парторга, как Симаков, ни за что бы не справиться им с ремонтом. Да и только ли с ремонтом? О себе удалось забыть на все эти дни, о тревогах и боли своей…
Восхищаясь Григорием Никаноровичем, Алексей понимал, что просто завидует ему. Да, завидует той хорошей завистью, от которой и сам становится умнее и лучше. Что ж пусть так: в этом нет ничего плохого. И, завидуя, он старался работать так, чтобы не осуждение, не укор встречать во взгляде старого моряка, а другое, чего и словами не выскажешь, но отчего необыкновенно легко и радостно становится на душе.
Сверху, с палубы, упала длинная тень и послышался чем-то встревоженный голос Яблокова:
— Алексей Александрович, вас «старик» зовет. Велел передать: одна нога здесь, другая у него в каюте.
— Явился-таки?
— Пять минут назад. И уже бушует. Меня расчехвостил, на второго помощника рыкнул… Вы бы оделись, а то и вас…
— К черту — выругался Маркевич, по штормтрапу взбираясь на корму. Я у нас не был, а ремонт. Может еще и галстук прикажет надеть?
Яблоков озорно блеснул раскосыми монгольскими глазами и умчался прочь, а старпом с сомнением окинул взглядом свои перепачканные краской голые ноги и грудь: может в самом деле одеться? Но для этого этого надо сначала вымыться: не натянешь же брюки и китель на грязное тело. «Буду я время зря тратить!» — с нарастающим раздражением подумал он и, как был в одних трусах и в фуражке, сдвинутой на затылок, отправился к капитану.
Борис Михайлович гневно нахмурился, увидев старшего штурмана. Не здороваясь, не подав руки, отрывисто приказал:
— Отправляйтесь и приведите себя в порядок!
«Как петух, — подумал Алексей, — Да и я хорош, на ощипанного гусака похож…» От этой мысли стало смешно, и он улыбнулся.