— В больнице, вот где! — сквозь слезы выпалила теща. — Позавчера на скорой помощи увезли. Может, заворот кишок, а может… Да куда же вы? — вскрикнула она, заметив, что зять взялся за ручку двери. — Постойте…
Но Маркевич уже выскочил в коридор, сбежал по лестнице на улицу. Какой толк выслушивать все эти упреки и вопли? «Мадам» не может обойтись без преувеличений. «Поеду в больницу, узнаю, в чем дело. Заворот кишок, а? Оперировали ее, что ли? Фу, ты, какая ерунда получается…»
Трамвай удивительно долго тащился до клинического городка. Соскочив на остановке, Алексей чуть не бегом направился в хирургическое отделение.
Дежурный врач полная седая женщина со строгими глазами, хмуро выслушала сбивчивые объяснения его.
— Да, у нас, — не скрывая своей неприязни, сказала она. — Чем больна? Будь моя воля, я бы приказала судить за это!
— Позвольте! — отшатнулся Маркевич. — Кого судить?
— Вас, молодой человек! — женщина даже стукнула костяшками пальцев по столу. — Вас и вашу жену. Молодые, здоровые, только бы жить да радоваться, а вы что делаете? Второй самоаборт в течение года! Да если бы мы опоздали хоть на час…
…Они встретились спустя неделю, в воскресное утро, кода похудевшая, с синими тенями под глазами, почти прозрачная Муся вернулась домой. Алексей не поднялся навстречу ей, не помог добраться до постели. Как сидел на стуле возле окна, так и остался сидеть, наблюдая за женой холодными, полными ненависти глазами. Вместо него как-то пришибленно и трусливо засуетилась Маргарита Григорьевна. Уложила дочь в кровать, укрыла ее одеяло и, пододвинула столик с какао, конфетами и печеньем. Она ни разу не взглянула в сторону зятя, не решилась взглянуть, все время ожидая неизбежного взрыва. Глорочка как вошла в комнату, так и застыла у порога, придавленная непонятным, а поэтому очень страшным молчанием взрослых. Будто спасаясь от этого молчания, она вслед за Маргаритой Григорьевной выскользнула за дверь, когда у старухи не нашлось больше сил оставаться здесь.
И вот наступило мгновение, о котором Маркевич не раз думал в последние дни: он и Муся — наедине, глаза в глаза, когда и лгать, и изворачиваться больше нельзя, потому что оба знают всю правду, до конца.
— Неужели ты не можешь подойти ко мне? — услышал Алексей тихий, как шелест атласного одеяла, голос жены. Я так измучилась, страдала, а ты…
В соседней комнате вовсю гремело радио: видно, теща и там не чувствовала себя в безопасности. А может, хотела заглушить их голоса?
Алексей тяжело поднялся со стула, подошел и присел на край постели. Муся смотрела на него огромными, страдальческими глазами, и то ли виноватая, то ли умоляющая о пощаде улыбка трепетала на ярко-красных ее губах. Черная челка сползла на сторону, открыв матово-мраморный, без единой морщинки лоб. Маленькая розовая ямочка разделяла по-детски мягкий, беспомощный подбородок. Даже в эту минуту Муся была необыкновенно красива!