— Человека, который будет ухаживать за вами, мы, конечно, найдем, — спокойнее, как о решенном, закончил Алексей. — Но только было бы лучше, если б эти… наши… — он чуть не произнес вертевшийся на языке резкий эпитет, — не знали, где вы. Да, так было бы и спокойнее, и лучше.
Девочка пододвинула к дивану круглый столик с расставленными на нем фарфоровыми тарелками и двумя чашками, с тонким стаканом в золотом подстаканнике. С нежной грустью наблюдал Маркевич за тем, как хлопочет его восьмилетняя дочурка. «Маленькая хозяйка большого дома», — вспомнилось название одной из книг любимого писателя. Да, маленькая хозяйка, совсем еще крошка, но как же бездушен, холоден и ненавистен этот дом! «Завтра же перевезу их отсюда», — с закипающим озлоблением подумал Алексей и посмотрел на угощения, выставленные дочерью. Посмотрел, — и в который уже раз за недолгое время, что находился здесь, вздохнул с судорожной болью: Несколько тоненьких ломтиков серо-черного, черствого хлеба, что-то вроде торта, испеченного из крупных зерен немолотой пшеницы, пять — шесть карамелек на самом дне глубокой хрустальной вазы. И совсем немного, не больше двухсот граммов, тощей ливерной колбасы на просторном серебряном блюде…
Только чай в стакане был густым, крепким до черноты, но от чая пахло морошкой.
— Почему ты не кушаешь, папа? — спросила Глора, пододвигая к нему тарелочку с куском запеченной пшеницы. — Пей чай, а то остынет.
Алексей взял в рот кусочек — и поперхнулся, насильно заставил себя проглотить, настолько сухим, жестким, царапающим горло оказался он. Но, боясь обидеть дочь поспешил похвалить:
— Ой, какой вкусный торт! Неужели ты сама пекла?
Девочка рассмеялась, совсем по-взрослому всплеснула ладонями.
— Да что ты, папа! Разве это торт? Это котлеты, мы теперь каждый день такие едим. — И как бы извиняясь, виновато опустила глаза. — Больше у нас ничего нет. Хочешь кусочек колбаски? Бери, только дедушке немножко оставь.
— А ты?
— Я не хочу. Сыта. И бабушка…
Она не закончила: в коридоре залился, хаотично задребезжал звонок. Девочка вздрогнула, побледнела, почти с испугом посмотрела на стол.
— Мама, сказала она, — и бабушка. Я открою.
Сиди! — поднялся Алексей со стула. — Сиди, я сам.
«Чего они испугались? Почему так мгновенно потухли, увяли глаза Иеронима Стефановича?»
Теряясь в догадках, он с нарочитой медлительностью вышел из кабинета в неосвещенный коридор, начал нащупывать головку французского замка. Звонок задребезжал нетерпеливее, раздраженнее, и он распахнул наконец дверь.
— Ой, кто здесь? — радостно вскрикнула в темноте Муся. — Витенька, ты?