Одинокая птица щебечет в пустынном небе.
Он не стал испытывать судьбу, заглядывая внутрь, и потому обошёл храмы кругом, напевая под нос: «Ом мани падме хум, ом мани падме хум, хуммм», – вдруг отчётливо осознав, что стал часто разговаривать сам с собой и петь, даже не замечая этого, как можно не замечать давнего приятеля, который постоянно талдычет об одном и том же.
Он продолжал продвигаться на юго-восток, хотя уже забыл, почему идёт именно туда. Переворачивал вверх дном придорожные дома в поисках еды. Шёл безлюдными дорогами. Здесь были древние земли. Узловатые оливковые деревья, почерневшие и отяжелевшие под весом несъедобных плодов, насмехались над ним. Усилий одного человека всегда мало, чтобы насытиться исключительно за их счёт, – всегда. Голод снедал Болда, и он уже не мог думать ни о чём, кроме еды, и так продолжалось каждый день. Он проходил мраморные храмы, мародёрствовал на виллах, которые миновал. Однажды он нашёл большой глиняный кувшин оливкового масла, и остался, и провёл там четыре дня, пока не выпил его до дна. Дальше земля стала щедрее к охотнику. Не раз и не два он видел лисицу. Меткие выстрелы из детского лука помогли забыть о голоде. Ночь от ночи он разводил костры всё ярче и не раз задавался вопросом о том, что же стало со случайно встреченным незнакомцем. Может, после встречи с Болдом он осознал, что ему суждено оставаться одному, кто бы ни встретился ему на пути и что бы с ним ни приключилось, и поэтому покончил с собой и воссоединился со своим джати? Или просто поскользнулся, когда наклонился напиться? Или переплыл на другой берег, чтобы Болд не нашёл его? Болд не знал, но снова и снова его мысли возвращались к той встрече, особенно вспоминая ту ясность, с которой он понимал рассказ человека.
Равнины бежали на юго-восток. Мысленно очертя линию своего пути, Болд обнаружил, что слишком мало помнит из последних недель, чтобы точно представлять своё местоположение относительно Моравских Ворот или каганата Золотой Орды. С Чёрного моря на запад они скакали дней десять, так? Нет, это было всё равно что пытаться вспомнить прежнюю жизнь.
Однако можно было предположить, что он приближался к Византийской империи, подступая к Константинополю с северо-запада. Опустив плечи, Болд сидел у ночного костра и гадал, встретит ли его Константинополь таким же опустевшим. Гадал, вымерла ли только Монголия, или людей не осталось нигде в мире? Ветерок прошелестел в кустах голосами призраков, и Болд забылся тяжёлым сном, просыпаясь в течение ночи, чтобы взглянуть на звёзды и подбросить хвороста в огонь. Ему было холодно.