* * *
— Как это, в другой город? — позабыв о медной турке, стоящей на огне, Любаша растерянно посмотрела в лицо Михаила.
Она с трудом сглотнула ком в горле и изумлённо застыла на месте, пытаясь осознать услышанное. Но его фраза крутилась в сознании поцарапанной заезженной пластинкой, из глухого шипения которой нельзя было разобрать ни единого слова. То, что предлагал Михаил, не укладывалось ни в одни рамки: уехать из Москвы в какую-то Тмутаракань, одной, с грудным ребёнком на руках и массой призрачных обещаний на будущее было делом абсолютно немыслимым. Но, зацепившись за единственный вариант, сулящий ему избавление от неприятностей, Михаил упорно стоял на своём, слыша только самого себя и оставаясь к доводам Любаши абсолютно глухим.
— Она взяла меня за жабры, понимаешь ты это или нет? — Раздосадованный тем, что Люба не хочет пойти ему навстречу, Крамской раздражённо засопел и, насупившись, метнул на Шелестову рассерженный взгляд. — Наташкино заявление в горкоме — бомба замедленного действия. Часики заведены, тикают они, часики-то, соображаешь? — Растопырив пальцы, Крамской замер, рассчитывая на то, что после такого доходчивого объяснения до Любы должно наконец дойти, что, кроме предложенного им выхода, других путей разрешения запутанной ситуации просто нет.
Поднявшись шоколадной пенкой над краем турки, кофе превратился в огромный пористый гриб и, перевалившись через край, шепеляво зафыркал. Возмущённо зашипев, огонь перекрасился в жёлто-рыжий цвет и, жарко взметнувшись вверх, погас. Любаня выключила конфорку, отставила в сторону полупустую турку и, неосознанно, скорее по привычке, намотав тряпку на вилку, стала вытирать не успевшие запечься буро-коричневые пятна кофе с плиты.
— Как неудачно вышло. — Размотав вилку и стараясь не касаться рукой горячих прутьев решётки, Люба осторожно подпихнула тряпку пальцами. — Надо сразу вытирать, а то потом застынет — не ототрёшь, — прокомментировала она и, открыв кран, принялась тщательно выполаскивать из тряпки мелкие частички кофейных зерен. — Не люблю, когда плита грязная. — Не глядя на Михаила, Люба отжала тряпку и снова потянулась к решётке над конфорками. — Застынет, пришкварится, потом все руки обломаешь.
— Какая, к чёрту, плита, ты хоть поняла, о чём я тебе говорил? Тут у человека жизнь решается, а она с тряпками возится! — Глядя на Любу, как на душевнобольную, Крамской потрясённо застыл на месте. — Брось ты эту гадость, послушай меня внимательно! Если ты не хочешь, чтобы я вылетел из горкомовского кресла, да не просто вылетел, а с треском, тебе придётся поступить так, как я говорю: на какое-то время исчезнуть из Москвы и не мозолить Наталье глаза. Она женщина непредсказуемая, и не стоит играть с огнём, нужно выполнить её условия и подождать, пока всё окончательно уляжется.