Он разгорячился и начал говорить быстрее, яростнее, словно вколачивая всю ненависть в каждое слово.
— В настольные игры? Так у меня кубики всегда будут выпадать, как мне хочется! В войнушку? А настоящая пуля из деревяшки у меня не вылетит? В карты резаться? Так я вижу насквозь все карты в руках! В салочки? В казаки-разбойники? Во что ещё играют дети? Я не знаю! И я не умею! Понимаешь — не у-ме-ю! Не было у меня времени, чтобы этим заниматься! Совсем не было, понимаешь? Я с трёх лет в Храме! Я только со взрослыми общался всегда! С тархами, с ведами, с целителями, с владыками, с ещё много кем! Со взрослыми и с книгами! Не нужны мне игры с мальчишками, понимаешь? Не нужны! Потому что мне там не место!
Он выдохся. Раскрасневшись, сидел, с тесно сжатыми кулачками и буравил пространство перед собой яростным взглядом. И даже не замечал, как вокруг медленно выгорает трава. Она сохла до пепельно-желтого, до ломкости от любого прикосновения, выгорала, словно рядом с бешеным солнцем. Но жара от мальчишки не исходило — только тоска.
Я осторожно положил ладонь ему на плечо.
— Значит, так нужно.
Он вскинулся и непонимающе вытаращил свои волшебные карие глазищи.
— Сила — она не даётся просто так и абы кому, Юр. Она как груз, тяжёлый и безжалостный, который пригибает к земле и калечит. Слабого она убьёт. Вгонит в землю, в ад на земле. И выдержит только тот, кто знает — это его ноша, ему она по силам. А одиночество — это тёмная сторона силы, Юр. Не бывает светлого без тёмного.
Юрка коротко махнул по глазам запястьем. Вроде не было слёз, а жест такой ранимости и боли, что самому сердце сжало. Но мальчонка тут же слабо усмехнулся и разжал кулаки. Огляделся и вздохнул:
— Недетская сказка, Борислав… И недетские игрушки.
И, закрыв глаза, распластал руки над травой. Напряглось лицо, ярче загорелись веснушки, и рыжая чёлка накрыла нахмуренный лоб, пока вздрагивали над миром тонкие ладошки.
Замерев, я смотрел, как нежно расцвечивается в яркие цвета жизни травы, как распрямляются листья и стебли, как в мгновения ока завязываются бутоны и с едва слышным треском раскрываются мелкими цветами. Как летят со всех сторон бабочки. И птицы садятся на ветви ближайших деревьев, голося на своём, птичьем, о совершаемом чуде.
Выдохнув и опустив руки, Юрка резко поднялся с места и ушёл в дом, не оглядываясь. И для меня это был знак — Чуда верил в свою силу настолько, знал, как ей пользоваться так крепко, что ему не требовалось проверять результат своего маленького волшебства. Вот такой ребёнок-вед, творящий вещи, которые на моей памяти не всякий взрослый мог сделать.