Ефим побежал на позиции к Чивику, успокоить его, что Иосифом никто не интересовался, а вот им скорей всего придётся иметь дело с товарищем Черепнёй.
Все последние дни Иосиф пребывал в странном оцепенении, в состоянии глубокого погружения в себя. Даже гибель повара не встряхнула его, не вернула интереса к реальной жизни. Вернуть не вернула, а в памяти засела, что заноза в босой ступне.
— Вот что за штука судьба такая. Ни с того ни с сего — и смерть. Для Ивана Павловича явно случайная. Так бы и мне… И никто не заподозрил бы ничего. Вот что важно — смерть должна произойти случайно, даже нелепо, тогда обойдётся без доследования.
Чем больше его мучили ночные видения, тем сильнее он укреплялся в мысли, что его смерть должна быть случайной, мало ли, что может произойти на фронте… Надо искать, искать эту случайность. О том, что надо жить, он даже не думал, настолько глубоко им завладела мысль о своей неизбежной и даже нужной смерти.
В сочельник Иосиф вместе со всеми посидел за праздничным ужином, едва ли заметив его праздничность. Затем со всем расчётом выкатывал пушку на позицию, выбранную комбатом для ночной стрельбы, потом тащил её обратно. Вся эта беготня прошла для него каким-то неясным фоном, ничуть не избавила от напряжённого поиска выхода из ловушки, в которой он оказался. И чтобы сохранить в тайне место нахождения сестры Маши, да и просто само её существование на белом свете, надо было любой ценой найти выход из этой ловушки.
В новогоднюю ночь Иосиф спал тревожно, метался, бредил во сне. И позже, первого января, весь день бесконечно прокручивал в голове варианты осуществления идеи случайной смерти, пришедшей ему накануне.
Под вечер он отозвал Кольку в сторонку и, оставшись с ним наедине, завёл тягостный разговор:
— Выслушай, Николай, меня спокойно и сделай всё точно, как прошу. Ты и так рисковал, когда слушал меня, но уж послушай в последний раз. Я уже всё решил, и дело с концом. Помнишь, за крайними домами небольшая рощица? В первый день, как мы сюда приехали, сапёры вбили там таблички «Заминировано» и со стороны деревни ограждение поставили. Сейчас я пойду за сухими дровами в ту рощицу и, возвращаясь по темноте, забреду на минное поле…
Колька не сдержался, схватил Иосифа за руку:
— Что ты удумал, Иосиф? Брось эти свои затеи немедленно…
— Рад бы, Колька, сбросить всю эту тяжесть с плеч, да не могу. Впилась когтями и в душу, и в тело. Ты только не думай, что это слабость моя. Нет, брат, это единственная возможность вырваться из ловушки. Тебе понять меня трудно, ты ведь его видел только на портретах в газетах, а слышал по чёрной тарелке, висевшей в правлении, да и всё. А я жил рядом с ним, сидел у него на коленях, слушал сказки его, и так хорошо мне с ним было, так спокойно, понятно. Проник он в меня, впитался в каждую клеточку. И жить с ним не могу, и изгнать из себя не могу. Пытаюсь отбросить его — и будто из меня вынимают каркас, и жизнь моя рассыпается, и не сходятся концы с концами. Не вытравить его из меня, а значит, я — его и телом, и душой, и найти меня его опричникам — вопрос только времени.