В штабе дивизии обеспокоились, что на месте боя осталось много раненых и убитых. Орловцеву поручили срочно обыскать поле боя, перелески и прилегающую территорию. В его распоряжение дали полроты солдат с двумя унтер-офицерами. За два часа они внимательно осмотрели окрестности. К счастью, опасения оказались преувеличенными. Уже на обратном пути к полковым колоннам Орловцев заметил на пологом склоне холма стаю аистов. Никогда раньше ему не приходилось видеть аистов, сбившихся в стаю. В сопровождении унтер-офицера он поскакал к холму. Несколько десятков восхитительно изящных птиц расхаживали по склону, методично опуская и поднимая головы, в стороне опасливо сидели три крупных ворона. Оторопь взяла Орловцева, когда, приблизившись, он увидел, что аисты расклёвывают тела немецких солдат, которые несколькими взрывами были разбросаны по склону. Когда они подъехали еще ближе, стая огромных птиц с недовольным клёкотом снялась с места. Они взмыли над полем, наполняя пространство хлопаньем крыльев, и начали кружить над местом своего страшного пиршества. Унтер, сопровождавший Орловцева, трижды перекрестившись, раздумчиво произнес:
— Господи, что же это будет со всеми нами, если аисты, как вороны, мертвечину клюют…
Безмолвно, в глубокой задумчивости всадники нагоняли штаб дивизии.
Сразу же за Гёрритеном охранение указало на кресло, укрепленное на высоком ветвистом дереве. Скорей всего вчера здесь с комфортом устроился во время боя корректировщик артиллерийской стрельбы. Это подтвердил и взятый в плен унтер-офицер, которого тем же вечером в штабе дивизии допрашивал Орловцев. Жителей в местечках и усадьбах не было, но чувствовалось, что бежали они из своих домов совсем недавно.
До вечера полки дивизии двигались вперёд, не вступая в столкновения с отступившим противником.
Солнце начало заходить за холм, поросший лесом, таких холмов здесь было множество. Орловцев свернул в ближайшую светлую рощицу, где берёзы перемешивались с редкими сосенками. Этот августовский вечер был необыкновенным, тёпло-золотистым и удивительно покойным. Дыхание войны и близость огромного количества войск совершенно не ощущались в этой рощице, насквозь пронизанной мягким солнечным светом. Уже во всём чувствовались лёгкие шаги близкой осени. Орловцев спешился и долго стоял, прислонившись к стволу берёзы, слушая такой привычный русскому уху, умиротворяющий шелест листвы и невольно погружаясь в раздумья о войне. Перед его глазами подрагивала прозрачная паутинка, искусно сплетённая между двумя сучками берёзы пауком, спрятавшимся до времени среди неровностей древесной коры. Большая, блестящая, будто перламутровая, муха ползала по стволу берёзы рядом с паутиной, что-то слизывала своим хоботком, взлетала и снова садилась, почти касаясь крыльями ажурной сети. Неожиданно мерное трепетание её крыльев прервалось и сменилось резким, паническим жужжанием. Зазевавшаяся муха одной из своих лапок коснулась паутинки. Муха рванулась, отлетела чуть в сторону, и на мгновение показалось, что ей удалось вырваться. Но растянувшаяся паутинка, прилипшая к лапке, спружинила, затянув насекомое в сеть. Муха забилась в вибрирующей сети, всё сильнее опутывавшей её перламутровое тело. Вскоре серебряная паутина целиком окутывала жертву. Хотя то, что она уже стала жертвой, муха ещё не понимала и продолжала отчаянно дёргаться, окончательно губя себя. Орловцев высматривал победителя, но паук довольно долго не появлялся. И только тогда, когда паутина перестала трепетать, из трещинки выскользнул небольшой паучок и бочком, бочком, как будто хромая и припадая всем телом к стволу, деловито засеменил к паутине. На секунду Орловцеву показалось, что он видит, как хитрец удовлетворённо ухмыляется, перед тем как воспользоваться своей добычей.