Отрываю взгляд от локатора, смотрю в окно — там хаос разноцветных огней. Одни мигают, другие гаснут, третьи вспыхивают, четвертые ползут наперерез, пятые вычерчивают какие-то дуги...
— Чего он крутится?—тревожно спрашивает Николаич.
Впереди нас «танцует» какое-то судно. Мы идем в кильватер.
— Куда прет! — раздается сердитый голос капитана. — Здесь же банка справа. Стоп машина!
«Дед» — старший механик Сергей Неродов — останавливает машину. (Капитан вызвал и его к пульту управления машиной, пока идем этой узкостью.)
В рубке напряженное молчание. Все неотрывно наблюдают за «танцором». Куда он сделает следующее «па»?
— Сносит, — с досадой говорит Носач. — Течение как на Ангаре. Самый малый вперед!
— Есть самый малый! — повторяет команду «дед».
— На руле, право десять!
— Есть право десять, — негромко отвечает Царьков.
— Чего мямлишь под нос! — повышает голос капитан. — Громче повторять команду!
Подхлестнутый окриком Царьков даже выпрямляется над картушкой компаса, и лицо его уходит в темноту.
— Есть право десять! — по-военному четко и громко повторяет он.
— Курс?
— Курс триста двадцать!
— Лево три!
— Есть лево три!
И посыпалось, как из лукошка: «лево», «право», «так держать», «стоп машина», «малый вперед»...
Крутим-вертим «Катунь», повторяем те же «па», что делает впереди идущее судно. Ну и фарватер! Не соскучишься!..
Но ничто не вечно под луной, тем более когда ее не видно. Кончились и наши «пляски», а Царьков отстоял свой час.
— Гордеич, на руль! — приказывает Носач.
— Курс триста двенадцать, вахту сдал! — громко докладывает Царьков в спину капитана.
— Курс триста двенадцать, вахту принял! — так же громко, но не так бодро говорю я.
Ну, держись теперь, Гордеич! Или попрет он тебя опять с треском, или потом, на берегу, небрежно покуривая сигаретку и развалившись в кресле, обронишь будто ненароком: «Однажды ночью вел я корабль Зундом...» Все будут с восхищением внимать тебе, бывалому моряку, женщины будут ахать, а ты с обветренным мужественным лицом морского волка, избороздившего океаны, будешь снисходительно принимать «шум толпы и крик восторга»...
— Курс? — возвращает меня к действительности железный голос капитана.
— Курс триста двенадцать! — охолодев, докладываю я. Гляжу и не верю своим глазам: действительно, черная стрелка на картушке компаса показывает ровнехонько триста двенадцать градусов. Фу-у, пронесло!
— Так держать.
— Есть так держать! — охотно, даже подобострастно соглашаюсь я. Был бы хвост, вильнул.
До того берега, Гордеич, когда ты будешь в кругу друзей безбожно «травить» про моря и океаны, еще далеко-далеко, целых шесть месяцев, полный рейс, «от гудка до гудка». А пока не зевай, гляди в оба. Рулевой не имеет права отвлекаться на разговоры, на споры, на мечты.