За двое суток, что мы в море, Носач осунулся, морщины прорубились глубже, нос стал еще заметнее. Но странное дело, без этого носа мне трудно теперь представить капитана, и не был бы Носач красив без него. А он красив, капитан, красив мужественной и именно какой-то капитанской красотой. И сразу видно, что обладает он твердым характером, привык командовать, привык ответственность брать на свои плечи.
— Ну что, дорогой, будешь теперь знать, как узкостью идти?—усмехается капитан, будто прочитав мои мысли.
Не успеваю ответить, как вдруг над головой тревожно загудел ревун. Носач шасть из каюты! Николаич — следом, я за ними, в рубку.
Мама моя! Туман пал. Этого еще нам не хватало!
Капитан приказывает поставить тифон на автомат. «Катунь» ревет каждую минуту. А мы, высунув головы в окна, слушаем сигналы встречных судов и глядим во все глаза. Слева в непроглядном тумане орут сразу не то три, не то четыре судна, справа — два. Голоса сливаются. Попробуй разберись, где они, эти корабли, куда идут, какой курс брать нам! Гудки низкие, тревожные, бьют по нервам. Капитан не отрывается от локатора. Ползем самым малым ходом, на ощупь. В рубке напряженная тишина.
По правилам судовождения в такой туман, когда не видно ни зги, обязаны мы стоять на месте и орать, не подпуская никого к себе. Но ведь на промысел надо! Дорог каждый час.
— Право три! — приказывает Носач.
— Есть право три!—четко повторяет Андрей Ивон-тьев.
— Может, остановиться? — слышу неуверенный голос Тин Тиныча.
— Да-а?! — иронически произносит капитан. И даже мне становится ясной неуместность предложения старпома.
Тин Тиныч больше голоса не подает. За двое суток я уже заметил, что старпом при капитане стушевывается, становится незаметным, неслышным. Он как бы лишний в рубке. Видимо понимая это, старается стать еще незаметнее и только смущенно и извинительно улыбается тихой улыбкой, когда возникает какой-нибудь вопрос на вахте. Я уже знаю, что Тин Тиныч был капитаном. А теперь старпом. Почему?
...Мощный низкий гудок все ближе, ближе, сразу чувствуется, что большое судно идет нам навстречу или наперерез. И капитан и штурман смотрят влево. Смотрю и я. В туманной предрассветной хмари замечаю слабое оранжевое пятно, которое все больше и больше расплывается.
— Судно слева, встречным курсом! — докладывает Андрей Ивонтьев, он сдал штурвал напарнику и теперь вместе с ним вглядывается в туман.
— Поздно спохватился, — бросает ему капитан, не отрываясь от бинокля. — Он бы нас уже пропорол, если б шел наперерез.
Оранжевое пятно наливается краснотою, и я наконец понимаю, что это левый ходовой огонь. Теперь различаю и черный корпус судна. Идет огромный транспорт. Совсем рядом. Я еще глазею на него, а остальные уже потеряли к нему всякий интерес, вновь напрягли слух и зрение, стараясь разобраться — что впереди. А там, в тумане, стоит сплошной рев. Будто два враждующих стада зубров встретились и ревут во всю мочь, кто кого перекричит.